С каждым разом письма давались все сложнее. Отец не видел собственного сына, почти не общался с ним, но в деньгах нуждался. Приходилось перебарывать себя и сочинять. Порой Саша представлял себе, как отец просыпается в их родном доме, садится за стол, делает глоток растворимого кофе и, открыв «почту», начинает работать. Без предварительного замысла и черновика. Автоматическое письмо, о котором Бретон не мог и мечтать. Саше хотелось верить, что за эти годы у отца не появилось шаблона, и всякий раз слова «Дорогой сын» он писал заново.

«От того, как он напишет, – думал Саша, – зависит то, сколько я переведу». Саша все собирался завести отцу счет в банке – это уберегло бы родного человека от сочинений идиотских историй, но всякий раз у сына не доходили руки. Саша и не думал обманывать себя – не доходили только потому, что он по-прежнему радовался письмам.

Было совсем не важно, о чем просил отец, важно было только то, что каждое вновь присланное письмо начиналось словами: «Привет, родной!». Саша не заводил счет еще и потому, что очень надеялся, что однажды получит самое важное в его жизни письмо:

«Привет, сын! Тебе пишет твой отец, твой папа. Человек, мужчина, тот самый юноша, который когда-то сидел у твоей кроватки и у которого не сложилась судьба. Такое бывает. Надеюсь только, это не передается по наследству. Ты не сердись, сына. Всякое бывает. Ты ведь не думаешь, что я сам мечтал стать тем, кем стал. Ты ведь, уверен, и сам помнишь, что когда-то мы жили очень славно, и я нормально, даже хорошо зарабатывал и баловал тебя. Но все изменилось. Что стоит развалиться одной маленькой семье, когда рушится огромная страна?

Твоя мама, наверное, была права. Тогда, в девяностые, нам следовало поехать вслед за тобой. Но кто же мог знать? Я был уверен, что у меня все получится. Ты знаешь, мы с мамой сразу выучили язык, новая страна сразу приняла нас, мы были даже примером для других русских, но дело не в этом. Новая страна-то нас приняла, а новая жизнь нет.

Ты живешь, и тебе кажется, что ты хороший парень, что все будет чудесно, что после армии наступит длинная, интересная, счастливая жизнь. Но она все не наступает. А потом ты вдруг понимаешь, что – дерьмо. Просто так получилось. Ты – дерьмо! Никто в этом не виноват. Просто у Бога, судя по всему, был на тебя такой замысел.

Я не смог найти работу. И теперь уже, наверное, не смогу. Я не смог перебороть обстоятельства. И теперь уже вряд ли переборю. Я признаю, что остаток своих дней буду жить так, как живу, хотя я верю, что, может, чтонибудь хорошее и случится. Я не говорил тебе раньше, но, знаешь, из денег, которые ты переводишь мне, я всегда откладываю на лотерейные билеты. Я верю, что мне обязательно повезет – страна у нас все-таки маленькая…».

Саша ждал подобного письма много лет. Ждал, несмотря на то, что, как ни старался, не мог вспомнить о своем отце ничего хорошего. Саша вспоминал, как отец ссорился и дрался с матерью, вспоминал, как в день переезда в Москву пьяный отец не смог подняться с кровати, чтобы проводить сына. Саша вспоминал, как папа пришел на его выпускной, пришел пьяный. Как отец вырывал цветы у директрисы и после уснул в актовом зале. Саша вспоминал, как смеялись его одноклассники, как кто-то фотографировался на фоне его спящего отца, – и, несмотря на это, каждый день ждал заветного письма.

Письмо не приходило. Приходили сообщения, из которых Александр узнавал, что заболела мама, что у мамы начался климакс. Отец писал, что ей очень плохо, что многие женщины переносят климакс довольно спокойно, но это не наш случай. Маме худо. Жар. Бессонница. Депрессивное настроение. Кажется, мама начала резко седеть. Она все время плачет. Врач прописал кучу дорогих лекарств. «Ты мог бы посмотреть в Москве, быть может, у вас они дешевле?» (хороший ход). «У меня-то, ты сам знаешь, денег совсем нет, поэтому пока лечим маму, чем можем, но нужны гели, таблетки, пластыри. И, привычная, концовка: Напиши, как у тебя дела, как дочь, как жена? Я тебя очень люблю и целую, пап…».

Текст пропадает. На экране высвечивается имя друга – звонит Гёба. Именно он, как правило, подгоняет мне халтуры. Можно сказать, что Гёба мой Морковин. Я, соответственно, его Татарский. Мой друг должен был умереть еще лет десять назад, но своевременный переход на тяжелые наркотики оживил его. «С чего это я должен сдохнуть? – часто вопрошает Гёба. – У меня продукт прямиком из федерации велоспорта – лучшего дилера во всей Европе не найдешь!» – что правда – то правда! Вещи ребята подгоняют знатные.

Гёба занимается абсолютно всем. Вместе мы проводим дни рождения высокопоставленных чиновников, расписываем рекламные кампании средств для похудания, выдумываем скандалы звезд в твиттере. Будучи исключительным фриком, Гёба водит знакомство с большим количеством неприлично богатых людей. Я называю его продюсером-примитивистом. Собственно, таковым он и является. Гёба обладает удивительной способностью клянчить деньги у состоятельных полудурков. Это его, пожалуй, единственный и настоящий талант.

Несколько лет назад Гёба попал к нам в отдел. Попал благодаря моей протекции. Нельзя сказать, чтобы Гёба был сильным автором, но, время от времени, шутил неплохо. Я уговорил Нино посмотреть его. Нино кивнула. И началось… Вы довольно наивны, если полагаете, что в отделе, где люди сочиняют шутки, – все сплошь и рядом добряки и весельчаки. Все ни разу не так. Все ровным счетом наоборот. Гёба оказался к этому не готов. Сейчас вы поймете, о чем я. Среди сценаристов существует негласное правило: если кто-то написал что-то несмешное – ему не говорят: «Это не смешно!», в таких случаях, как правило, произносят: «Старина, подумай еще, покрути в другую сторону». В общем, так принято, но не всегда. Гёба столкнулся с совершенно другой, изматывающей историей. Буквально с первого дня его стали смешивать с дерьмом. Стоило Гёбе открыть рот, стоило пошутить только – Хасид и Капитан тотчас высмеивали его. Дедовщина, о которой во многих воинских частях могли только мечтать. Старые авторы даже не утруждали себя поиском корректных формулировок: «Что это за второканальное говно?!» – возмущались они, и Гёба поплыл. Гёба писал, и ничего не утверждали, Гёба прятал в своих скетчах шутки Вуди Аллена и Стивена Фрая, и ему все равно говорили, что он делает полное дерьмо. Я помню, как на одной из читок, после очередной попытки Гёбы, прозвучала ставшая впоследствии знаменитой фраза Капитана: «Да, авторов куча, а сценаристов нет».

Каждый день, какую бы смешную репризу ни выдавал Гёба, – никто не смеялся. Все сидели с каменными лицами. Более того, я видел, как старые авторы эти лица разыгрывали. Гёбу ненавидели за то, что он никогда не играл в клубе веселых и находчивых. У Гёбы не было необходимого (как им казалось) жизненного опыта. Гёба априори не мог шутить смешно. Наши бравые ребята искренне полагали, что лишь клуб веселых и находчивых выпускает звезд. В общем, Гёба попал в самый веселый, а значит, и самый невыносимый ад. До определенного времени Нино не вмешивалась, но после того как сам шеф, при всех, похвалил Гёбу на съемочной площадке, к травле подключилась и она. В конце концов Гёба не выдержал и ушел. Какое-то время он даже немного обижался на меня, но что я мог сделать, если он действительно шутил нестабильно?