Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Спасибочки. Однако моя интеллектуальная жизнь и так чересчур богата.
– Кстати, как поживает Большой Гарольд?
– Пока очень напоминает Маленького Гарольда и не обещает скорых улучшений, – (Маленьким Гарольдом прозвали уменьшенную в тысячу раз модель проектируемой двухсотмегаваттной турбины.) – Включились случайные резонансные состояния, которые мы не учли в компьютерной модели. Очень похоже, что придется менять половину заложенных в нее допущений.
– Никак не пойму. Вы знаете все исходные физические законы, все уравнения аэродинамики, суперкомпьютерного времени у вас выше крыши…
– Как мы при этом попадаем пальцем в небо? Потому что мы не можем рассчитать движение каждой молекулы в тысячах тонн воздуха, проходящего через сложный механизм. Все уравнения, относящиеся к потоку, дают только приближения, а мы работаем в области, где самые лучшие приближения оказываются негодными. Это не какая-то загадочная новая физика, просто мы в «серой зоне» между разными наборами упрощающих допущений. Пока любые наши компромиссные прикидки оказываются и сложными, и неприемлемыми. Хуже того, они просто неверны.
– Извини.
Она пожала плечами.
– Порою злость берет, но эта злость странным образом спасает меня от умопомешательства.
У меня кольнуло сердце: я так мало знаю о ее жизни. Она объясняет в меру моего слабого понимания, но мне никогда не понять, что творится в ее голове, когда она сидит за компьютером, жонглируя аэродинамическими моделями, или лазит среди труб, придумывая, как улучшить Маленького Гарольда.
Я сказал:
– Вот бы ты позволила снять про это фильм.
Джина сделала суровое лицо.
– И не мечтайте, мистер Франкенштуха, по крайней мере, пока не ответите мне решительно: воздушные турбины – это хорошо или плохо.
Я втянул голову в плечи.
– Ты же знаешь, это не от меня зависит. Каждый год мнения меняются. Публикуют результаты новых исследований, предлагают альтернативы…
Она с горечью перебила:
– Альтернативы?! По мне, так выращивать низковольтные биоинженерные леса на площадях в тысячу раз больших – экологический вандализм.
– Не спорю. Я всегда могу снять документальный фильм про Хорошую Турбину. И, если не сумею продать его немедленно, просто подожду, пока маятник качнется в другую сторону.
– Ты не можешь снимать в стол.
– Могу, если делать это в промежутках между заказами.
Джина рассмеялась.
– Лучше не надо. Если у тебя нет времени даже на…
– На что?
– Ничего. Не обращай внимания.
Она махнула рукой, отказываясь продолжать. Я мог настаивать, но все равно бы ничего не добился.
– Кстати, о съемках… – Я вкратце объяснил, что предложила Лидия. Джина слушала внимательно, но когда я спросил ее мнение, очень удивилась.
– Не хочешь снимать «Отчаяние», не снимай. Я-то тут при чем?
Не в бровь, а в глаз. Я сказал:
– Тебя это тоже касается. За него гораздо больше заплатят.
Джина обиделась.
– Я просто хотел сказать, если я соглашусь, мы сможем позволить себе отдых. Например, поехать в твой отпуск за океан. Ты всегда этого хотела.
Она ответила холодно:
– У меня следующий отпуск через полтора года. И за свой отдых я могу заплатить сама.
– Ладно. Забудь.
Я потянулся погладить ее ладонь, она сердито отдернула руку.
Мы ели молча. Я смотрел в тарелку, перебирал правила, пытаясь понять, где допустил ошибку. Может, я нарушил какое-то табу в отношении денег? У нас отдельные счета, квартиру мы оплачиваем пополам, но при этом часто помогаем друг другу, дарим подарки. Как мне следовало поступить? Снять «Отчаяние» – только ради денег – и лишь потом спросить, как мы можем потратить их сообща?
Может, я нечаянно дал понять, будто жду от нее решений, и таким образом обидел, показав, что не ценю предоставленной мне самостоятельности. Голова шла кругом. По правде сказать, я понятия не имел, что думает Джина. Все так сложно, так ускользающе тонко. И еще я ума не мог приложить, что сказать и как исправить положение, чтобы ненароком его не усугубить.
Через некоторое время Джина спросила:
– И где же будет конференция?
Я открыл рот и тут понял, что не знаю. Пришлось взять ноутпад и быстро посмотреть, что насобирал Сизиф.
– А, вот. В Безгосударстве.
– В Безгосударстве?! – Джина рассмеялась, – Ты – закоренелый враг биотехнологии – полетишь на самый большой в мире биоинженерный коралловый остров?
– Я против плохой биотехнологии. Безгосударство – хорошее.
– Вот как? Скажи это правительствам, которые объявили эмбарго. Ты уверен, что не попадешь в тюрьму сразу, как вернешься обратно?
– Я не буду торговать с анархистами. Я даже не буду их снимать.
– Правильно – анархо-синдикалисты. Хотя они ведь и так себя тоже не называют?
Я сказал:
– Кто «они»? Смотря кого ты имеешь в виду.
– Тебе надо было вставить сюжет про Безгосударство в «Мусорную ДНК». Они процветают несмотря на эмбарго – и все благодаря биотехнологии. Это уравновесило бы говорящий труп.
– Но тогда я не смог бы назвать фильм «Мусорная ДНК», согласись?
– Вот именно, – Она улыбнулась. В чем бы я ни провинился, теперь я прощен. Сердце мое колотилось, как будто я падал в пропасть и в последний миг удержался на краю.
Десерт напоминал по вкусу картон со снегом, но перед уходом мы честно ответили на вопросник в настольном компьютере.
Мы пошли по Джордж-стрит на север, к Мартин-плейс. Здесь в здании старого почтамта расположился ночной клуб под названием «Сортировочная». Играла зимбабвийская музыка «ньяри», многоуровневая, гипнотическая, ритмичная, но никогда – метрономическая; обрывки мелодий отпечатывались в мозгу, как следы от ногтей на коже. Джина танцевала самозабвенно, музыка, по счастью, гремела так, что разговаривать было практически невозможно. В этом бессловесном мире я мог не бояться, что снова ее обижу.
Мы ушли во втором часу, в поезде на Иствуд сидели в уголке и целовались, словно подростки. Интересно, как поколение моих родителей водило в таком состоянии свои обожаемые автомобили? (Плохо, надо думать.) Дорога до дома заняла десять минут и показалась слишком короткой. Мне хотелось, чтобы все разворачивалось как можно медленнее. Чтобы это заняло часы.
По пути от станции мы все время останавливались, а на пороге стояли так долго, что охранная система даже спросила, не забыли ли мы ключи.
Когда мы разделись и повалились на кровать, у меня поплыло перед глазами. Сперва подумал, это от желания. Только когда руки начали неметь, я понял, что происходит.