Даже фамилия у Лили была какая-то умильно-идиотская, то ли Котяткина, то ли Коняшкина. И уж совсем для полного комплекта несуразностей и нелепостей, она оказалась старше Глеба. На два года. Ста-ру-ха.

Ну вот и скажите пожалуйста, что Глеб в ней нашёл? Чтобы влюбиться по уши, чтобы голову потерять, чтобы думать о ней и даже каждый разговор рано или поздно, но всё равно сворачивать к этой своей Лилечке.

А ведь очень похоже звучит «Лиля-Лёлька», но по значимости даже рядом не поставить. Одна – любимая девушка, вторая – ну так, соплюшка мелкая, которая вечно под ногами вертится, почти родственница. «А-а! Это Алёнка, соседка. Росли вместе». А дальше так и просится «Всего-навсего».

Только Лиля не купилась. Может, ей какая-то особая интуиция подсказала, не ум, а приземлённая чисто женская проницательность, природный инстинкт, сразу опознавший соперницу, но она довольно быстро догадалась о настоящих Алёниных чувствах к Глебу.

Вот потому Шарицкий и стал не единственным посвящённым. Но то, что он знал, это ещё, пожалуй, и к лучшему – хоть есть с кем пооткровенничать, поделиться своей горечью. А вот то, что Лиля…

В присутствии Глеба она себя нормально вела, только поглядывала снисходительно, свысока (ещё ведь и на полголовы была выше – как назло!) или с пониманием, типа сочувственно, что совсем уж унизительно. Но тогда они особо и не общались. Алёна предпочитала побыстрее смыться, чтобы не видеть – их, вдвоём. Это же хуже пытки, если даже думать о подобном больно и противно. Но зато, когда они случайно встретились один на один – вот тут Лиля и проявила себя по полной.

Столкнулись возле подъезда, подойдя к нему с противоположных сторон. Алёна как всегда дорогой «ворон считала» и потому не заметила до последнего. А то бы непременно или свернула куда-нибудь, якобы очень понадобилось, или притормозила, например, шнурок завязать, потому что видеться лишней раз с Лилечкой у неё никакого желания не было, а уж тем более ехать вместе с нею на лифте, стоять на одной площадке у соседних дверей и смотреть, как Глеб пускает её к себе. А вот Лиля, вполне возможно, разглядев Алёну издалека, специально подстроила так, чтобы они оказались в одном месте в одно время. Недаром же заговорила первая:

– Ну, привет!

– Угу, – буркнула в ответ Алёна.

Не собиралась, но остановилась, потому что Лиля преграждала дорогу. Тоже ведь нарочно так сделала.

– Как дела в школе? – поинтересовалась та с фальшивыми вниманием и заботой. – Двоек не нахватала?

– А чего бы вдруг, – Алёна фыркнула, – мне двойки хватать?

– Ну как? – Лиля развела руками. – Безответная любовь. Не до уроков. Сплошное страдание, сопли в подушку.

Алёну от её слов сначала бросило в жар, потом в холод. Ощущения такие же, как во сне, когда внезапно обнаруживаешь, что пришла в школу голой. Провалиться захотелось сквозь землю, или уж, по крайней мере, закрыть лицо руками и убежать. Но – фиг ей! Не дождётся!

Правда достойного ответа в голову не пришло, только и получилось, что сердито пробормотать:

– Какая ещё «безответная любовь»?

– Ой, да ладно, не прикидывайся, – Лиля насмешливо скривила уголок рта. – Давно ты по Глебу сохнешь?

– Не твоё дело, – огрызнулась Алёна.

А что ещё ей оставалось делать? Ведь, что ни скажи, абсолютно бесполезно. Отрицать – не поверит, согласится, но сделать вид, что тебе чужое мнение по барабану – тоже не получится. Потому что – нет-нет-нет, не бывает здесь по барабану. Когда кто-то узнаёт о тебе такую вот тайну, ты для него становишься уязвимым до предела. И не важно – защищаться или нападать, враг всё равно окажется сильнее, он ведь точно понимает куда и как бить, чтобы сразу насмерть, и не промахнётся, если специально этого не захочет.

– Ну как же «не моё»? То, что касается Глеба, и меня касается. Мы же с ним вместе. Разве что беспокоится мне тут не о чем. Он на малолеток не западает.

Алёна незаметно сжала кулаки, прищурившись, уставилась на Лилю.

– Зато ты западаешь, да? На тех, которые младше. С чего бы это? Неужели те, кто постарше, на тебя не клюют? Ты для них, что ли, тупая слишком? Потому и нашла себе кого помоложе и поглупее?

Если Лилю и задело, то она сумела не показать этого, просто на мгновение нахмурила брови, сжала губы, но глаза не отвела и не промолчала.

– Я Глебу передам, что ты о нём думаешь.

А вот у Алёны подобной выдержки не было, и она сорвалась, почти прокричала:

– Да я ему и сама скажу, какой он дурак, что на такую повёлся. Хотя я понимаю, почему. Ты ж не отказываешь, сразу даёшь.

И сама смутилась от последних фраз, ещё и гораздо сильнее, чем Лиля. А та – и отвечать ничего не стала, опять усмехнулась, опять посмотрела сверху-вниз, словно без слов сказала:

«Ну, гавкай, гавкай, Моська малолетняя. А Глеб-то всё равно – мой! Мой! И ты прекрасно это понимаешь. И то понимаешь, что ничего тут сделать не сможешь. Оттого и гавкаешь, и бесишься».

Наверное, Алёна никогда не забудет этот пренебрежительный взгляд, и выражение самоуверенного превосходства на лице, и усмешку, ужасную снисходительную усмешку, с которой взрослые смотрят на маленьких глупеньких детей. Никогда не забудет. И просто так не оставит. Не получится. Иначе Алёну разорвёт на части. Или она с ума сойдёт, причём, не для вида, а на самом деле.

(прошлое)

Уже давно разошлись, а у Алёны по-прежнему всё внутри кипело и булькало, словно в жерле вулкана перед страшным извержением. Она даже ночью почти не спала, только забывалась на недолго, наверное, максимум на полчаса, и опять просыпалась, и только с одной мыслью: ну нельзя так всё оставлять! Лилечка обязательно должна поплатиться за пережитое Алёной унижение, за то, что легко разгадала не доверяемую никому тайну, ещё и поизмывалась над ней. Только вот – что бы такое сделать в ответ, чтобы противник почувствовал себя на Алёнин месте и пережил бы всё то же самое? А ещё бы лучше – не пережил.

Утром она специально пораньше из дома вышла, чтобы уж точно опередить Шарицкого и отловить того ещё по дороге. Увидела его издалека, устремилась навстречу, а когда поравнялись, ухватила и нетерпеливо дёрнула за рукав:

– Пойдём!

– Так я и так иду, – откликнулся Шарицкий.

– Не туда, – коротко пояснила Алёна и потянула его с привычной дороги в сторону. – Есть разговор.

– А школа? – разумно напомнил он.

Алёна застыла на месте, возмущённо глянула на друга.

– Школа – подождёт! В конце концов, тебе что важнее – она или я?

Шарицкий задумался. Вот реально задумался! Потом пожал плечами и сообщил совершенно серьёзно:

– Трудно сказать. Я в таком ключе ещё ни разу не рассматривал.

А-а-а-а! Жутко захотелось ударить его по голове, сумкой. Алёна так бы и сделала, если бы не рассчитывала. Не на сумку, конечно, а на Андрюхину голову. Та ей нужна. Чтобы слушала и, возможно даже, высказала что-нибудь более полезное и умное, чем вот это, которое прозвучало пару секунд назад.