— Почему?

— Потому что на самом деле не вода, а он горячий…

— Ага! И ему приятно охладиться, верно?

— Конечно! Он перегрелся на своей вахте в небе… Вот он все глубже, глубже и повизгивает от удовольствия…

— А кругом пар…

— А рыбы и медузы расплываются в панике…

— Сперва расплываются. А потом опять все ближе, ближе, ближе… Они же любопытные, морские жители… А месяц — он как светящаяся подводная лодка. И всякая морская живность может на него забраться, в его лунные кратеры. Они на нем — как оспины…

— Точно! И вся эта подводная братия путешествует на месяце, пока он плывет через океан! Ему ведь надо успеть к другому краю, чтобы взойти через полсуток…

— Да! Лён!.. А когда он опять начинает выползать в небо, они перепуганно плюхается с него в воду. Медузы, морские коньки, камбалы…

— И русалки…

— Похожие на Динку, некоторые в очках… Ничего, что в очках, все равно симпатичные…

— Ой, кого-то сейчас за вихры и в воду…

— Не-а… А с нижнего конца месяца, с его подбородка — дельфин. Бултых!..

— И всякие водяные змеи и крысы…

— Нет! Крыс не надо…

— Боишься?

— Ага… Лён, я их правда боюсь…

— Ничего. С возрастом пройдет.

— Это с возрастом. А мне надо сейчас…

— Что тебе надо? — Лён с удивлением убрал руку с Зоркиного плеча. Тот поставил пятки на парапет, съежился.

— Лён… Я хотел попросить…

— О чем?

— Вообще-то я не должен про это говорить… Но, Лён, они там и правда живут, в подвале. А мне надо туда…

— В каком подвале? Что тебе там нужно? Вот скажу Динке, чтобы она тебя, как Ермилку…

— Да нет, Лён, я не шучу… Мне обязательно надо туда. Это в том районе, где вокзал, а развалинах за старыми банями… Я не могу тебе больше ничего сказать. Может, потом скажу… Ты ничего не спрашивай, а просто сходи со мной завтра, ладно? Лён…

— Ладно, — сумрачно согласился Лён. С ощущением чего-то надвинувшегося, недружелюбного.

— Понимаешь, там вода и они в ней плавают… — Зорко тряхнуло дрожью. — Противные такие. Одна чуть не цапнула…

Утром Зорко сказал, что идти в подвал надо под вечер. И потом весь день виновато отводил глаза. А Лён, хотя м скребло на душе, делал вид, что все обыкновенно.

Искупались, вдвоем сходили на рынок, поболтали с Динкой, которая забежала всего на полчаса:

— Завтра в школе такой ответственный диктант! Надо готовиться… Кстати, вам не пора подумать о школе? Или всю жизнь будете неучами?

— Куда мы без документов-то, — буркнул Лён.

— Можно что-то придумать…

Но на сей раз думать ей было некогда, убежала. Зорко и Лён перевели дух.

В пять часов Зорко сказал, что пора. И потупился.

— Лён… Ты только не расспрашивай…

— Да ладно, ладно! Не переживай.

Развалин, похожих на обгорелый замок, достигли через полчаса. Они темнели за путями и составами товарной станции. Зорко и Лён пробрались под вагонами, перешли рельсовые стрелки. Перелезли через рухнувшие известняковые блоки. На развалинах желтела сурепка и проглядывали синие звездочки цикория. Трещали кузнечики. Не цикады, а обыкновенные маленькие кузнечики. Прыгали из под ног.

Зорко, виновато оглядываясь, лез через камни впереди Лёна. И наконец привел его к щели в разрушенной стене. Щель была скрыта наклонной плитой и кустарником с узкими твердыми листьями. Зорко первым пролез в щель. Вытащил откуда-то фонарик. В электрическом свете заблестела черная вода.

— Надо идти туда…

— Что ж, идем, — натянуто согласился Лён. Голоса шелестяще расползлись по подвалу. Лён первым ступил в воду — он был босиком. Вода оказалась неожиданно теплой и маслянистой. По ней разбежались слепящие зигзаги. Зорко сбросил сандалии и тоже сошел с каменного уступа. Ему было до колен.

— Лён, надо вон в ту сторону… — Зорко лучом показал в глубь подвала. Вдали высветилась изогнутая толстая труба с вентилем. Вентиль был с бородкой ржавчины.

— Надо так надо… — Лён пошел вперед со смутным сознанием, будто делает что-то ненужное, даже вредное. Но не бросать же Зорко!.. В правой руке Лён держал подобранную заранее палку. И несколько раз бил ей по воде, когда черную поверхность рассекали узкие блестящие тела.

Жуть какая! Бедняга Зорко, неужели он ходил тут один?

И з а ч е м ходил?

Впрочем, Лён обещал не расспрашивать. Слово есть слово… Дошли до трубы. Зорко покачнулся, вцепился в вентиль. Сунул за трубу пальцы, что-то взял там (наверно, на обойме вентиля был крючок).

Потом Зорко совсем отвернулся от Лёна. Загородил спиной руки. Зоркины заштопанные локти суетливо двигались.

Скоро к Зоркиным ногам посыпались бумажные клочки — мелкие, как рыбья чешуя. Упали половинки крошечного пластмассового футляра. В точности такого же, как тот, взятый под лестницей. Закачались среди электрических зигзагов, будто яичные скорлупки.

Лён смотрел на них горько и отупело.

Зорко дернул его за безрукавку.

— Лён, все … пошли …

И они пошли.

Молча выбрались на солнце. Оно, это несчастливое солнце, было уже невысоким, желтым.

Без слов они пробрались через пути, вышли на Привокзальный бульвар — тихий, малолюдный.

Лён молчал с холодным камнем в душе.

— Лён… Ты обещал ни о чем не спрашивать.

— Я и не спрашиваю.

— Но ты молчишь, будто обиделся…

— Я не обиделся. Я… Зорко, ты иди один. Мне надо тоже… одному. По своему делу. Скажи старику, я вернусь к ужину. — И пошел.

И чувствовал, что Зорко смотрит вслед с испуганным вопросом. Но не оглянулся.

Никакого дела у Лёна в городе не было. До заката он просто слонялся по улицам. А мысли толклись, толклись… И в каждой мысли было одно — д о г а д к а.

В сумерках Лён вернулся в крепость. И постарался вести себя как обычно. Получалось плохо, он соврал, что болит голова.

— У меня тоже, — шепотом сказал Зорко. Правда или нет — не поймешь.

Спать легли раньше обычного.

Они ночевали в низком каменном помещении с полукруглой амбразурой — бывшем орудийном капонире. На железных матросских койках, на тюфяках, набитых высохшей морской травой. Вместо простыней — старые сигнальные флаги…

Зорко повозился и задышал тихо и ровно.