— Убедились, как грандиозно мироздание?

— Ага, — выдохнул Зорко.

— То-то, что «ага»… Надеюсь, поняли, какая мелкая капля в этой бесконечности наша Земля? И как мелочно то, чем люди на ней занимаются. Все их беды и заботы…

Лён подумал и возразил:

— Мелочны, если смотреть оттуда, из космоса. Тогда Земля — шарик и все заботы — пустяки. А если вплотную…

Зорко тоже возразил из темноты:

— Когда убивают отца и мать — это не мелочь, хоть откуда смотри…

— Милые мои… — Старик Август, видимо, смутился. — Я не о том… Вернее, как раз о том, как глупо и преступно убивать друг друга, когда все мы живем на одном крошечном шарике…

Лён приказал себе молчать. Зорко тоже молчал. Скорее всего без приказа. Может, боялся заплакать.

Динка сказала:

— А что сделать, чтобы не убивали? Дед, ты знаешь?

— Не знаю… Все зависит от людей. От того, чего они хотят и во что верят. Одни строят в своем сердце храм, другие военный штаб…

— А если обсерваторию? — поддела старика Динка.

— Обсерватория — тот же храм. Ближе к звездам — ближе к Богу. Сказано, что Бог есть любовь. Если в каждом будет Бог, штабы станут не нужны…

— Как любить того, кто убил отца? — тихо спросил Лён.

— Не знаю, — вздохнул старик Август. — Честно скажу, не знаю… Но кто-то же должен остановиться первый.

— А второй тогда остановится? — опять спросил Лён.

И старик Август снова сказал, что не знает.

А цикады трещали в старой крепости без умолку. Словно от самих звезд шел сухой стеклянный звон. А еще было слышно, как скребется в конуре косматый Румпель. Рядом с конурой, сунув голову под крыло, спал Тиви. Но он-то спал совсем бесшумно.

Наутро они втроем искупались под скалами. Потом Динка сказала, что пора в школу. Лён решил проводить ее.

— Ничего, что с тобой пойдет такой оборванец?

— Кому какое дело!.. И, между прочим, выглядеть оборванцем сейчас даже модно.

Зорко сказал, что пойдет с ними. Но потом в секунду передумал — словно что-то вспомнил.

— Нет, я останусь… Раковины поищу…

А когда они ушли, тоже побежал через дамбу. Сам по себе…

Лён побродил по пестрым улицам, по шумному рынку. Проиграл две серебряные монетки жуликоватому парню, который дурил голову обступившим его людям — с помощью пластмассовых стаканчиков и шариков.

Лён отлично видел хитрости этого мошенника и мог бы легко обставить его. Но это вызвало бы подозрение. К тому же, у парня наверняка вертелись рядом дружки…

А монеток было не жаль. Денежный запас, который Лён получил в школе и держал в потайном кармане у пояса, не был израсходован и на треть.

И все же Лён поторговался с теткой, которая продавала арбузы, — так, чтобы не выходить из роли. И торговка эта, спешившая домой, уступила самый большой арбузище буквально за гроши.

— Кушай на здоровье да не лопни. Люблю таких, у меня племянник конопатый, вроде тебя…

Что она сказала бы, увидев «конопатого» в парадной форме, при аксельбантах и тканом золотом поясе?

Лён притащил арбуз на бастион и увидел Зорко, который жарился на парапете и раскладывал раковины…

Вечером, когда опять сидели на каменном ограждении — лицом к морю, — Зорко сказал:

— Я придумал имя для той большой раковины…

— Какое, Зорито?

— «Камин»… Знаешь, почему? Потому что она снаружи серая, как камень, а внутри оранжевая, будто там огонек…

— Похоже, — согласился Лен. — Зорко, а ты знаешь, что такое «камино»? Не «камин», а «камино»…

— Наверно, круглая печка — хихикнул Зорко и поежился. Он был без голландки, а с моря потянуло ночной свежестью.

— Сам ты печка… «Эль камино» по-испански значит «дорога»… В том интернате, где я жил до военной школы, была одна воспитательница, не похожая на других. Добрая. За это ее потом прогнали… Звали ее Камилла. Похоже на «камино», верно? Она рассказывала нам про Дорогу…

— Про какую? — шепотом спросил Зорко. И придвинулся вплотную к теплому Лену. Тот ладонью прикрыл его колючее плечо.

— Про Дорогу, которая среди звезд. На нее люди уходят после жизни на Земле…

— Бабушка говорила, что они уходят в рай или в ад. Кто что заслужил…

— Может быть… Но есть еще Звездный тракт. Иногда он тянется прямо через космос, и звезды рядом с ним — совсем маленькие. Ну, как Динкины сережки… Не хихикай, балда… Их можно потрогать руками… А иногда он похож на простую земную дорогу. Это где как. Он же бесконечен, там бывает всякое…

— А зачем этот тракт?

— Вообще-то он называется не тракт, а именно Дорога… Зачем? Там встречаются все, кто потерял друг друга в этой жизни. Те, конечно, кто хотят. И кого ищут…

— И можно встретить родителей?

— Запросто… Неизвестно только, долго ли надо идти. Но это не так уж важно, времени там у каждого сколько хочешь. Вернее, его там просто нет…

— Как у невидимого Ермилки?

— Что?.. Да, правильно! И вот ты идешь, идешь и когда-нибудь встречаешь тех, кого ищешь… Может, даже тех, кого на свете не было…

— Как это?

— Ну… вот у меня должен был родиться брат. Мама умерла, когда ждала ребенка. И сделалось, что ни ее, ни брата… А теперь он был бы такой, как ты…

Зорко перестал дышать и придвинулся еще чуть-чуть. Лён продолжал полушепотом:

— А там, на Дороге… там может получиться, что мой брат есть. Там исправляются всякие несправедливости судьбы.

— Хорошо бы… А это правда?

— Так говорила Камилла…

— А ты веришь?

— Пожалуй, да…

Облака совсем догорели, растворились во тьме. Это была узкая гряда, она не закрывала ни зенита, ни горизонта. В зените опять белыми гроздьями вызревали звезды. У горизонта доцветала бледно-зеленая полоска. А над ней висел запрокинувшийся месяц.

Скоро месяц совсем съехал к горизонту, порозовел и должен был вот-вот коснуться воды. Наверно, всей природе казалось, что это очень важный момент. Даже цикады притихли.

Зорко повозился под ладонью Лёна и шепнул:

— Месяц похож на малыша, который собрался купаться. Вода в ванне горячая, вот он и присаживается осторожненько… Я помню, как меня мама купала…

— Тебе хорошо…

— Почему?

— Всегда хорошо, когда помнишь что-то такое… А я помню только казенные бани, там осторожничать некогда: скорее, скорее… Зорко, а когда он коснется воды, она зашипит.