Теперь к глухим раскатам артиллерийских взрывов прибавилась резкая трескотня станковых пулеметов. Время от времени раздавался вой минометов. Дождь не переставал, дул порывистый ветер, а Бианки вновь мечтал о снежном Рождестве. Над позициями занимался рассвет.

Снова резкое торможение. По обе стороны дороги в кюветах залегли наши солдаты, заросшие щетиной. Гранаты-лимонки висели у них на шеях, как битые куропатки. Из кювета выскочил лейтенант.

— Дальше нельзя, — коротко сказал он.

Дальше был небольшой лесок, покорный и растрепанный, настоящий городской парк.

Сразу же за ним начиналось шоссе на Аахен. До первых домов Буртшейда — никаких укрытий. Все как на карте в Люксембурге… Надо было бы все же оставить Сильвио свою трубку!

— А в сам Буртшейд? — спросил Фридмен.

Лейтенант пожал плечами и рассказал, что до вчерашнего дня там были по меньшей мере одна противотанковая пушка и несколько пулеметов. Но к концу дня они замолчали — то ли отошли назад, то ли кончились боеприпасы. Кто знает? Зато со вчерашнего вечера роковые пятьсот метров между опушкой леса и Буртшейдом находятся под непрерывным обстрелом немецких минометов.

Будапештский журналист Фридмен нервно поправил галстук. Между пальцами сверкнул маленький золотой крест, который я не раз видел у него. Затем капитан четко отдал честь. Лейтенант отскочил в сторону. Бианки нажал на акселератор, и наша машина с ревом помчалась дальше.

Лесная полоса тянулась каких-нибудь двадцать метров. Мокрое от дождя шоссе в предрассветных сумерках казалось блестящей лентой. В полукилометре, у подножия холма, виднелись расплывчатые силуэты домов. За ними снова чистое поле, огородные участки, легкие постройки, мачты линии высокого напряжения, дощатые заборы, а за всем этим лежал серый и незнакомый центр города.

Поперек шоссе между телеграфными столбами какие-то сорвиголовы, наверное из первой дивизии, повесили плакат: «Молилась ли ты на ночь, Дездемона? От этого места ты едешь на свой страх и риск!»

В бетонном домике на обочине шоссе, который некогда служил автобусной станцией, сидел человек с полевым телефоном. Это был пост подслушивания.

Фридмен посмотрел в полевой бинокль и протянул его мне. По обеим сторонам шоссе зияли свежие воронки от снарядов. Проезжая часть, казалось, не имела значительных повреждений. Затем в поле зрения попали три длинных серых пятиэтажных корпуса с фасадами из темного камня, по всей видимости жилые дома, за ними — школа, которую можно было узнать по высоким окнам актового и гимнастического залов.

Фридмен тронул Бианки за плечо. Мы помчались как вихрь. Я прикинул, что при такой скорости оставшиеся пятьсот метров можно проскочить меньше чем за тридцать секунд.

Бух… бух, бух — три взрыва взметнулись в небо прямо перед нами. Шоссе, однако, повреждено не было. Снаряды летели не из Буртшейда, а откуда-то дальше, видимо, из центра города. Только бы поскорее добраться до серых корпусов, где уже можно будет считать себя в безопасности, если, конечно, там нет гитлеровцев…

Осталось двести метров, сто пятьдесят, сто… Собственно говоря, это безумие — ведь мы мчимся на занятую противником территорию!

Вблизи жилые кварталы выглядели одиноко и безотрадно. В одной из стен школы зияла огромная дыра, а другую словно снесли гигантским топором. Это сделала наша артиллерия.

На тротуаре стоит будка телефона-автомата, дверь полуоткрыта. На цепочке болтается разодранный телефонный справочник. Теоретически я мог бы позвонить любому аахенцу. «Алло, говорит сержант Градец из американской армии! Какое у вас настроение, господин Мейер? Что? Сегодня утром не досталось молока? Что вы говорите! Могу ли я сегодня вечером сообщить об этом по люксембургскому радио?»

Кругом ни души. Ни выстрела.

Несколько минут мы сидим молча. Стрельба прекратилась.

Все еще моросит дождь. Но вот где-то скрипнула дверь. Из дома вышла маленькая девочка лет четырех и заковыляла к нам. Бианки вытащил из ящика для инструментов плитку орехового шоколада в красной обертке и подал ребенку. Девочка боязливо протянула руку.

В этот момент из темного подъезда выбежала женщина в выцветшем голубом комбинезоне, схватила ребенка на руки и с быстротой молнии скрылась в доме. Шоколад остался на мокром гравии, на полпути между нами и домом. Бианки не спеша вылез из машины, спокойно поднял шоколад, демонстративно счистил с обертки грязь и направился прямо к подъезду.

— Оставайтесь здесь и если что — прикроете нас, Градец, — сказал мне Фридмен и пошел вслед за Бианки.

В подъезде раздались их голоса. В некоторых окнах показались любопытные лица.

Неожиданно вновь начался обстрел. Стреляли наши минометы. Вероятно, этим нам хотели помочь.

Бианки подбежал к машине и сел за руль:

— Иди в дом!

Он заехал в переулок.

В подъезде Фридмен разговаривал с группой жильцов дома. Здесь были пять женщин самого различного возраста с детишками на руках, тощий мужчина в очках, похожий на школьного учителя, и маленький, толстый, лысый мужчина лет пятидесяти в пенсне.

— Вы не можете себе представить, как мы счастливы сейчас, когда освобождение уже не за горами… не так ли? — скороговоркой выпалил лысый мужчина и вызывающе осмотрел собравшихся.

Женщины молчали. Учитель грыз ногти.

— Почему вы, собственно говоря, еще здесь? — спросил Фридмен. — Разве вы не читали приказ об эвакуации? Ведь все гражданское население согласно приказу национал-социалистской партии должно быть в тылу, не так ли?

— Мы вовсе и не собирались делать то, что приказывают нам эти господа, — горячился толстяк.

Жильцы дома переглянулись.

Затем одна из женщин нерешительно сказала:

— Руководители удрали еще позавчера. У нас же нет машин, а то бы и мы…

Толстяк быстро повернулся к ней. Его голос сразу заглушил ее:

— Вам, фрау Хельмке, как раз и следовало бы это сделать, ведь ваш отец был квартальным… Впрочем, я этим ничего не хотел сказать. Во всяком случае остальные остались, потому что хотели дождаться прихода наших освободителей. Вы не можете себе представить, что нам пришлось пережить за эти годы…

— Стой! Повторите все это еще раз! — сказал Бианки, неожиданно появившись сзади нас. Он сунул мне в руку микрофон и побежал к своей машине.

Фридмен ухмыльнулся. Право же, оборотистый парень этот Бианки! Капитан взял у меня микрофон и постучал по нему:

— Готов, Бианки? Начали!

Затем Фридмен откашлялся и заговорил:

— В настоящий момент мы находимся на территории противника. Нам удалось проникнуть за линию фронта и пригласить к нашему микрофону нескольких жителей города Аахен. Затихает последний бой за город. Вы слышите канонаду нашей и немецкой артиллерии. Мы прибыли сюда, чтобы собственными глазами убедиться, как немецкое население реагирует на сумасбродные приказы обанкротившейся национал-социалистской партии…