— Я его убью, — произнёс он решительно, видимо, расценив моё молчание за утвердительный ответ. — Сам.

— Он меня не насиловал. Он хотел. Но я...  ударила его… — осторожно начала я и снова замолкла. — Потом пришёл второй, я нашла ключи.

Я сжала кулаки так, что ногти впились в ладони, отчего глаза снова защипало от подступающих слёз. Губы и подбородок дрожали, и, почувствовав приближение истерики, я выпалила на одном дыхании:

— Он приставал ко мне… Я вырвалась, выскочила на улицу и заперла дверь снаружи. А второго ударила камнем по голове, возможно, даже убила. Не знаю. Я лишь знаю, что по-другому мне было не спастись… И я ударила его.

— Ладушка… — Влад заключил моё лицо в ладони и взглянул в мои полные слёз глаза. — Я хочу, чтобы ты забыла о том, что там произошло. Тебя там никогда не было. А если когда-нибудь полиция проявит интерес, скажешь, что ничего не помнишь. Дальнобойщик и гаишники тебя тоже не вспомнят, об этом я позаботился. Просто забудь о том, что было. Сейчас мы должны думать о нашей дочери.

— Я только о ней и думаю!

О Женьке я думала каждую минуту, каждую секунду! Даже сейчас, глядя в лицо мужа и почти не слушая, что он говорит, я лихорадочно искала выход. Выход всегда должен быть!

В больнице я провела три долгих дня, и столько же ещё более долгих ночей. А сама мысль остаться здесь еще хотя бы на день приводила меня в ужас. Я не могла находиться здесь, разглядывать потолок и в тысячный раз возвращаться к одному и тому же. Говорить с Владом о целесообразности нашего бездействия было тоже бесполезно: он не желал ничего слушать и мы без конца то ссорились, то снова мирились, чтобы через пять минут поссориться вновь. Заканчивалось это всякий раз тем, что он уговаривал меня спокойно ждать непонятно чего и вообще не торопиться с выпиской. Этот раз не стал исключением. Я уже не слушала его доводов и уговоров, дождалась, когда он закончит, и заявила:

— Я не могу здесь больше оставаться. Если меня не выпишут, то уйду сама.

— Хорошо, — помедлив, согласился Влад. — Если ты настаиваешь… Я поговорю с доктором.

— Скажи, они тебе не звонили?                                                  

Этот вопрос я задавала ему практически непрерывно. Отрицательно покачав головой и заверив меня, что скоро Женька вернётся, он вышел из палаты, а я еще какое-то время сидела задумавшись.

Странно всё это. Очень странно. Почему они выжидают? Чем больше я об этом думала, тем больше подозревала, что Влад что-то от меня скрывает. Если ребенка держат из-за денег, им уже давно пора дать о себе знать. А они молчат. Им нужна гарантия, что я буду держать язык за зубами? Допустим. А если дело не в моем молчании и не в деньгах? Я сбежала и осложнила ситуацию, а расплачиваться за это придется Женьке. При этой мысли я не удержалась и опять заревела.                          

# # #

Квартира показалась мне пустой, мрачной и непривычно тихой. Такое чувство, будто в доме кто-то умер. При нашем появлении в прихожую вышла незнакомая женщина средних лет.

— Ну, вот вы и дома, — улыбнулась она. — Наконец-то…

— Елизавета Дмитриевна, наша новая помощница по хозяйству, — приобнял меня Влад.

Кивнув Елизавете Дмитриевне без особого энтузиазма, я прошла в гостиную, буквально утопавшую в розах. Они были повсюду. Нежно-розовые, карминово-красные, кораллово-оранжевые, жёлтые с бардовыми краями и даже голубовато-лавандового цвета. Крупные и махровые, или же нежные и хрупкие, большие и маленькие. И ни одной, абсолютно ни одной розы белого цвета.

— С возвращением, — улыбнулся Влад и поцеловал меня. — Я не рассчитывал, что ты вернёшься уже сегодня. Пришлось экстренно вызывать службу доставки.

Я же лишь кивнула, не в силах выжать из себя ответную улыбку.

— Прости меня. За всё, — подняв моё лицо за подбородок, он заглянул мне в глаза. — Я очень тебя люблю!

Мы ещё долго стояли, обнявшись, пока Елизавета Дмитриевна не позвала нас обедать.

Хмурое утро было под стать настроению. Или уже был день? Я лежала в постели, уставившись невидящим взглядом в стенку напротив, и кусала нижнюю губу. Я слышала, как Влад передвигается по квартире, о чём-то разговаривая с новой помощницей по хозяйству, и выжидала, пока он уйдёт, мысленно составляя план действий на сегодня. Прежде всего, мне нужно было переговорить с Костей. Его поведение в тот день, когда нас с Женькой похитили, было весьма подозрительным. Была у меня ещё одна догадка , но чтобы её проверить, мне нужен был мой мобильный, который, скорее всего, безвозвратно утерян вместе с сумкой. Но ничего, значит, придётся нанести визит старым знакомым, только и всего.

Из невесёлых размышлений меня вывел деликатный стук в дверь. Когда ответа с моей стороны не последовало, в дверь постучали более настойчиво, а следом она отворилась, впуская в комнату Елизавету Дмитриевну. Поднос в её руках был буквально завален всевозможной едой, и совершенно напрасно — я и раньше предпочитала по утрам пить один только кофе, а сейчас же и подавно кусок в горло не лез.

— Доброе утро, Влада! Уже почти полдень, а вы до сих пор ничего не ели, — несколько укоризненно заметила она. — Вы хорошо себя чувствуете?

Поставив поднос на прикроватный столик, она подошла к окну и распахнула его створки. В комнату тут же ворвались звуки улицы, вызвав  у меня вспышку острого раздражения.

Не знаю, почему, но эта женщина мне определённо не внушала доверия. И дело даже не в том, что она бесцеремонно ворвалась на мою территорию. Было в Елизавете Дмитриевне что-то отталкивающее и это едва ли удавалось скрыть за её дежурной доброжелательной улыбкой. Впрочем, вполне возможно, я просто придираюсь, и всё дело в том, что я слишком привыкла к тихой и незаметной Алёне.

Да уж, в тихом омуте…

— Елизавета Дмитриевна, я вполне в состоянии сама спуститься к завтраку, — ответила я, наверное, слишком резко.

Раньше, в своей прошлой жизни, я за собой такого тона не замечала.

Но та, казалось, не обратила на меня никакого внимания. Она молча достала столик для кровати. Откуда он взялся, оставалось загадкой. Не припомню, чтобы у нас такой имелся.

— Вам обязательно нужно поесть, чтобы набраться сил. Сядьте повыше, — скомандовала она, и, разместив столик, начала заставлять его разнообразной едой.

— Простите, но я не очень люблю есть в кровати, — сказав это, я всё же предприняла попытку встать, но женщина молниеносно придвинула столик ещё выше, буквально пригвоздив меня им к постели.

Налив в чашку кофе из кофейника, она снова улыбнулась:

— Вы очень бледная и худенькая, поешьте. Я так старалась! Всё, как вы любите.

Я окинула взглядом еду на подносе — действительно, всё, как я люблю. Причём в троекратном размере. Это всё можно было, разве что, лишь попробовать, на большее места в желудке не хватило бы. Кроме румяного, пышущего жаром омлета, здесь был мой любимый запечённый с помидорами сыр, половинка грейпфрута, ещё горячие круассаны, мюсли с йогуртом, салат с фетой и оливками — зелёными, тёмные я терпеть не могу. Откуда об этом известно Елизавете Дмитриевне, догадаться было несложно.