На третий день пути услышали яростный лай большой собачьей своры слева от дороги. Лошади вдруг всхрапнули и встали колом, как бы Глеб, сидевший на облучке, не понукал их.

Впереди стаи нёсся крупный волк. Вылетел на дорогу, остановился, явно теряя силы: за ним тянулись красные следы. Собаки, каждая размером лишь ненамного уступавшая волку, окружили его.

Глеб слез с повозки и шагнул вперёд, игнорируя предостерегающий возглас Генриха.

В глазах лесного хищника сверкали ярость и одновременно какая-то неземная тоска. Хоть мимику зверя глупо проецировать на человеческую, те же вельш-корги, собаки-улыбаки, далеко не всегда веселы как кажется, щемящее предчувствие смерти было написано на острой морде огромными буквами. Волк поворачивался, демонстрируя собакам клыки, и предупреждал: пусть я умру, но и для кого-то из вас эта битва станет последней. Псы, подбадривая себя и всю стаю заливистой брехнёй, медлили, понимая опасность предсмертной ярости врага.

У Глеба жила больше десяти лет немецкая овчарка, по старости отправившаяся за радугу, поэтому что-то кольнуло внутри. Не хотелось, чтоб волчьи зубы напоследок перекусили горло кому-то из животных. Да и гордому хозяину чащи не желал долгих мук…

Он подошёл вплотную к кольцу собак и выстрелил. Пуля прошила серому бок. Вторично не получилось, псы как по команде ринулись в атаку на подранка, образовалась куча мохнатых тел, и не смог бы точно прицелиться, будь даже в руках «глок».

Наконец, свалка распалась. Волк лежал недвижимый. Собаки слизывали кровь. Похоже, ни одна из них серьёзно не пострадала.

Подошёл Генрих.

— Засада, командир. По бокам снег здесь глубокий, застрянем. А взять волчью тушу и отшвырнуть за обочину не выйдет. Шавки решат, что мы покусились на их добычу, и набросятся.

Пока что те никак не реагировали на людей. Лошади тоже стояли смирно и только косились на мёртвого волка, внушавшего больше опасений, чем его убийцы.

Ждали около десяти минут, пока слева из леса не показались конники.

Впереди на высоком буланом жеребце скакал важный мужик с ружьём поперёк седла. Хоть вроде бы на охоте, а разодет был как на парад: отороченная мехом шапка с верхом в форме колпака, откинутым назад, и с перьями, торчащими из какой-то бляхи надо лбом, зимний чёрный расшитый кафтан, тоже с меховой опушкой, синие шаровары заправлены в красные сапоги с загнутыми носами. Усы имел висячие, бороду бритую, а вид неприступный.

Первым прискакав к месту развязки звериной драмы, пан спрыгнул с коня, отпустил поводья и шагнул к волку. Глеб обратил внимание, что на левом боку болталась неизменная сабля, вряд ли полезная на охоте. Но за недели, проведённые в Великом княжестве Литовском, усвоил: шляхтичи разве что не в постель её берут как символ гордости и принадлежности к верхушке. Только шляхте и их слугам дозволено носить оружие. Оттого пистоль спрятал под рясу.

Боярин похвалил псов, добывших волка, и склонился над добычей. Тем временем его окружила дюжина всадников. Четверо мужчин были в шляхетской одежде, с ними, вот неожиданность, две дамы — в мужских сёдлах верхом, а не боком, как показывали в фильмах. Остальные явно относились к холопскому сословию и, как и женщины, не имели ружей.

— У волка моя пуля в боку! — гордо заявил главный.

— Пшепрашам, пан Заблоцки, — возразил другой охотник, судя по одёже, вряд ли уступавший ему знатностью и богатством. — С пулей в боку так бы далеко не убёг. Я слышал выстрел совсем недавно.

— Хотите сказать, я плохо стреляю, пан Ковальски? — первый поднялся от тела волка и положил правую руку на эфес сабли, всё же полезной даже тут — затеять конфликт и решить его ударом клинка.

— Стреляете вы отменно, — второй и не думал раздувать спор. — Только есть у меня подозренье, что кто-то иной осмелился охотиться в ваших угодьях.

— Кто же посмел? — возмутился Заблоцки, впрочем, довольный поводу перевести гнев на другой объект. — Не эти же монахи!

Взгляды шляхты и слуг перенеслись на русских американцев. Собственно, только сейчас почтенная публика изволила обратить на них внимание.

— Благослови Господь ваши долгие дни, пан Заблоцки.

Шляхтич вместо того, чтоб успокоиться, занервничал ещё больше.

— Чужестранцы⁈

— Так есть, ясновельможный пан. Монахи-пилигримы из католического прихода в Массачусетсе, заокеанской англицкой колонии. Следуем на восток, чтоб прикоснуться к христианским святыням Литовской Руси. Я — брат Глен, со мной брат Генрих.

— Во имя Отца, Сына и Святого Духа, — невпопад присовокупил второй.

— Не видали ли вы, святые братья, кто стрелял в волка? — спросил Ковальски.

— Я стрелял, — к изумлению Генриха тут же признался Глеб. — Волк, хоть и раненый был, выскочил прямо на лошадей. Думал — нападёт. Мы в Массачусетсе всегда готовы — и к атаке зверей, и язычников-дикарей.

Он без смущения продемонстрировал пистолет, чем произвёл сильнейшее впечатление. Охотники не знали, что стрелял в недвижного волка с пяти-семи шагов, и вообразили: попал в бегущего.

— Не шляхтич, но с оружием… Стрелял в дичь в моих угодьях, не испросив позволения… — начал было Заблоцки, не решив, нужна ли эскалация конфликта или разрулить дело миром, всё же монахи, да ещё прибывшие издалека…

— Я желала бы видеть братьев у нас в фольварке и услышать рассказ о заморской стране, — вмешалась старшая из женщин, моментально спустившая давление.

— Почту за великую честь, прекрасная панна, — склонил голову Глеб.

— Разве вам положено любоваться женской красотой? — подколол Ковальски.

— Чем сильнее искушение, тем благостнее удержание от искуса, — выкрутился Генрих. — У нас целибат, и только Господь — наша семья. Но посмотреть-то хочется, как ни умерщвляй плоть.

— Оставь греховные помыслы, брат Генрих, не злоупотребляй добрым отношением почтенных господ, — одёрнул его старший коллега.

Пани Заблоцкая, тем не менее, вполне благосклонно восприняла комплимент.

Один из холопов поднял волка и перекинул через круп своей кобылы, вызвав у неё приступ паники. Другой остался с монахами, чтоб указать дорогу в Заблотье. Паны и панны дали пятками в бока лошадям и унеслись обратно в лес, видно — кратчайшей дорогой в фольварк. Проводник указал другую, длиннее, но проходимую для саней.

К фольварку, барской усадьбе с россыпью хозпостроек, примыкала деревушка в несколько десятков домов, в центре выделялась сельская церковь, похоже — униатская.

— Зажиточно живут холопы пана Заблоцкого, — Глеб указал кнутом в сторону бегающих между домами детишек среднего школьного возраста, если, конечно,