Сам он был тёмно-русый в этом воплощении, Глеб светлее и с нитками седины.

— Не забывай, что ты такой же монах, как и нинзя. Посторонних обманешь, если удастся. Ну а попадём на знающего? В монастыре все в курсе, как правильно молиться по католическому обряду.

— Но диковатые америкосы запросто не знают! Прикинь, образовалась в их Массачусетсе католическая община, святой отец помер, оставшиеся живут в духе ранних христиан — молятся как могут. Однажды соображают: баста, карапузики, пора в Европу за святым словом. Приплыли в Англию, там засада: сплошные англикане-протестанты. Ладно, разделились, одна пара на юг, в Испанию, вторая на север…

— Север — это мы.

— Иес, браза Глен. Но и на севере, в Пруссии и в Нидерландах, нам попадались одни грёбаные лютеране. На перекладных добрались до Риги, оттуда — в Речь Посполитую. И о, радость! Примите, святы отцы, заблудшую заокеанскую паству.

— Которой отчего-то свербит попасть в Полоцк. Как ты это объяснишь настоятелю, браза Генрих?

Эти «браза» почему-то напомнили Глебу американские боевики про чернокожих, вызвав улыбку.

— Импоссибл… — признался напарник. — Значит, в Гродно никому не говорим о Полоцке.

— В принципе, мы временем не ограничены. Помнишь, что сказал Богданов в первую минуту знакомства? Здесь понятия «срочно» и «несрочно» весьма относительны. В прошлом некуда торопиться. Лучше действовать обдуманно и не спешить. Вот только Кирилла хотелось бы догнать. Но он нас опережает недели на четыре. Генрих, я думаю, шанс пересечься с ним будет не раньше, чем в Полоцке. Вряд ли он моментально ограбит соборную библиотеку, чтоб сразу метнуться обратно к яме.

Вечерело, когда они вышли из леса на протоптанную дорогу со следами ног, копыт и полозьев, выводящую с севера на Городен. По всей вероятности, это был северный маршрут на Ковно. То есть, будь их легенда правдивой, из будущего Каунаса они бы прошли здесь, не петляя по лесу.

Центральную часть опоясывала крепостная стена, видимая издали. На вечернем небе чётко выделялись многочисленные башни костёлов.

— Результат бессовестной эксплуатации польскими магнатами белорусских зодчих и трудового крестьянства, — прокомментировал Генрих, некогда случайно увидевший книжку по истории советских лет выпуска.

— До монастыря не дотопаем к ночи, — прикинул более практичный Глеб. — Слушай, в семнадцатом веке уже существуют какие-нибудь харчевни или, там, постоялые дворы?

В пожарном порядке изучавшие перед миссией скудные сведения о Великом княжестве Литовском, оба как-то опустили столь важный момент. К тому же в каблуках хранились золотые «уогрские» червонцы и всего несколько серебряных грошей да пара медяков. Если пара монахов начнёт сорить серебром, то неприятности неминуемы. И можно дать зуб: обменников здесь днём с огнём не найти.

— Про постоялые дворы не скажу. Давай по прежней схеме, уповая на волонтёрство. Спросить бы… Но чот дорога совсем пустынная. Похоже, все засветло решили забиться под крышу.

— Не нравится мне… — согласился Глеб.

Дубинка, заготовленная против волков и сейчас используемая в качестве посоха, вряд ли надёжно защитит от двуногих хищников.

Подумал и как сглазил. На дорогу вывалили шестеро. Лиц в сумраке не видно, или они замотаны тряпками. В руках — вилы, дубинки, у одного меч.

Один звучно чиркнул камнями и подпалил факел.

— Мир вам, добрые люди. И благословит вас Господь, — немедленно откликнулся Генрих, но в ответ получил только глумливое ржанье.

— Чудно говорит! Иноземец, мать его в душу…

— Матка Боска, да это же святые отцы! — вторил другой. — Рясы новые, тёплые, сапоги крепкия… Сами, небось, ждали уже — вот придут в монастырь, нажрутся от пуза, запивая благочестивым вином, и завалятся спать в тепле.

— Побойтесь Бога, братья, — попробовал зайти с другого бока Глеб. — Грабить монаха — грех тяжкий, не отмолите перед Всевышним.

— Бог давно от нас отвернулся. Значицца, и мы от него. Живём одной ночью и одним днём, — третий говорил совершенно серьёзно и спокойно. Наверно, старший в банде. — Скидавайте рясы, сапоги и порты.

— Замёрзнем же, брат во Христе, — жалобно и беспомощно проблеял Генрих. — Не губи душу свою.

— Городен близко, добежите, — утешил первый. — Жирок растрясёшь.

Естественно, зимним вечером да под рясой он не мог рассмотреть худобу обоих. Видимо, чревоугодие монашества, пусть не соответствующее действительности, служило пищей для народных анекдотов.

— У главного — арбалет, — предупредил капитан по-английски. — Я беру на себя ближнего.

Громко читая «Отче наш» на латыни, а человеку несведущему сразу не отличить латынь от английского, тем более произношение у Генриха всё равно оставалось российско-рязанское, он опустился на снег и принялся стягивать сапог, стоивший вместе с тайником больше, чем напавшая на них банда видела за всю свою жизнь. А ещё в правом голенище был нож.

Мироздание, провидение, невезение или что-то иное из их компании решило не вмешиваться в дальнейшее. Лезвие чётко вошло под кудлатую бороду и вонзилось по рукоять, пробив мозг. Лжемонах резко оттолкнул тело, чтоб не заляпаться кровью, и метнул нож следующему искателю приключений — точно в глаз.

Глеб воспользовался секундной заминкой, пока напарник привлёк к себе внимание, и изо всех сил тщедушного организма приложил дубиной ближайшего, расчищая дорогу к главарю.

Тот держал арбалет незаряженным. Похоже, абсолютно не ожидал отпора и только закрылся им.

Понимая, что далёк от полного овладения телом, Глеб действовал максимально просто и врезал по шарам — туда, где распахнулся овчинный тулуп. В это время не практиковали ударов ногами, тем более «подлых» — в причинное место. Атаман охнул, согнулся в три погибели, и Глеб на мгновение почувствовал себя Месси, пробив ему по голове как по футбольному мячу.

Двое удрали, в том числе — обладатель факела, бросивший его на снег. Тот не погас. Майор поднял его, осветив поле скоротечной битвы.

Генрих обулся и обтёр нож, заодно выслушал нотацию старшего в паре.

— Учись, брат во Христе. Ты действовал летально, и могла рука соскочить. Повезло, что уроды ничего не значат для истории и, скорее всего, сдохнут, не оставив потомства. Я своих только оглушил.

Главарь застонал и попробовал встать на четвереньки. Отведавший дубины не подавал признаков жизни.

— Не хвались, босс. Ты одного, кажись, тоже упокоил. Но — не жалко. Или они нас, или мы их. Хрен бы добежали по морозу босыми да голышом… Да и кто бы впустил? Средние века, вряд ли тут