Зал почти полон, когда появляется Сэм. Бросаюсь к нему. Он подбегает ко мне, обнимает, и на секунду буря внутри меня стихает, но не прекращается. Сэм тоже дрожит. Он делает глубокий вдох и спрашивает:

– Есть новости от Коннора?

Качаю головой. Сверлю взглядом телефон, мысленно умоляя сына отозваться. Пальцы немеют от желания написать ему, но даже вибрация телефона с выключенным звуком может выдать Коннора, если он в опасности. Я должна терпеть. Мы должны терпеть.

Замечаю, что другие родители тоже уткнулись в телефоны. Некоторые, наверное, как и я, надеются получить весточку от детей. Другие просматривают новости. Чей-то отец, сидящий неподалеку, смотрит прямую трансляцию местного новостного агентства, снимающего фасад школы. Как-то нереально видеть знакомое здание в окружении стольких полицейских.

От этого зрелища мне становится так плохо, что я невольно отвожу взгляд. Сэм ничего не говорит – просто держит меня за руку и ждет, напряженный, сильный, надежный. Я никогда не была так благодарна ему за выдержку. Не знаю, связано ли это с его военным прошлым или с каким-то стальным внутренним стержнем. Мне всегда (точнее, после случившегося с Мэлвином) казалось, что я сильная, но это тревожное, напряженное, изматывающее ожидание ломает меня. Внутри все болит. Я вспотела, хотя температура нормальная. Хочется, чтобы женщина за спиной перестала плакать и стонать, потому что я не могу себе такое позволить. Не могу разрешить себе поверить, что моим детям сейчас может быть больно. Или даже…

Мысли, бегающие по кругу, замирают, когда перед нами появляется полицейский. Судя по форме, старший офицер. Когда он откашливается, все замолкают.

– Внимание, – начинает полицейский, словно пытаясь добиться тишины, хотя в зале и так гробовое молчание. – Я лейтенант Окойе. Я буду держать вас в курсе всего. В данный момент нам точно известно, что ученик пронес в школу пистолет и начал стрелять.

Хотя большинство уже знают это, после такого официального подтверждения в зале ахают и охают. Кто-то даже вскрикивает.

– Пока у нас нет информации о возможных жертвах, но группа захвата сейчас прочесывает здание в поисках стрелка, так что скоро все узнаем. Как только угрозу устранят, мы отправим туда бригады «Скорой помощи», которые займутся ранеными, если они будут.

– Вы не знаете, скольких застрелили? – спрашивает сидящий впереди мужчина. Его голос звучит резко и грубо, контрастируя с деловым тоном полицейского. – Чем вы занимаетесь, черт побери? Идите туда и вытащите наших детей!

Многие поддерживают его одобрительными возгласами, кивая головами. Лейтенант Окойе поднимает руки, призывая к спокойствию, но тщетно. Некоторые родители тоже пытаются задать вопросы, которые тонут в общем гуле.

– Внимание! Успокойтесь, пожалуйста! – повышает голос полицейский. – Прямо сейчас наши люди уже внутри и выясняют обстановку. Но мне нужно, чтобы все вы сохраняли спокойствие. Как только будут новости, я сразу сообщу. Сейчас вам принесут воду и еду…

– Думаете, нам сейчас до еды? – срывающимся голосом возмущается какая-то женщина.

– Мэм, операция может затянуться, и мы хотим устроить вас поудобнее. В соседнем зале собрались местные священники, если кому-то нужна поддержка. А кроме того…

Я перестаю слушать, потому что сидящий рядом мужчина вздрагивает и судорожно втягивает воздух. Смотрю на его стиснутый в руках телефон. Прямая трансляция показывает, как школьные двери распахиваются с обеих сторон, и из них выбегают дети с поднятыми вверх руками.

– Они вышли! – кричит мужчина. – Выходят!

В ту же секунду другой полицейский подходит к лейтенанту и что-то шепчет на ухо. Окойе кивает и отходит в сторону.

– Стойте! – окликает его женщина. – Куда вы? Что происходит?

В зале начинается хаос. Кто-то кричит: «Один мальчик ведет в “Фейсбуке”[8] прямую трансляцию из школы!» И называет его имя.

Все, в том числе и я, хватаются за телефоны. Нахожу нужный канал и вижу, как школьники цепочкой друг за другом пробираются по коридору. Полицейские машут им, чтобы не задерживались. Картинка мутная, так что узнать кого-то в лицо очень трудно. Ланни с ее фиолетово‐розовыми волосами было бы легко заметить. Но я изо всех сил пытаюсь вспомнить, во что был одет утром Коннор. Как я могу не знать таких элементарных вещей? Вздрогнув, понимаю, что даже не помню, попрощалась ли с ним перед уходом.

А если у меня больше никогда не будет такой возможности?

Сжимаю телефон, следя за трансляцией и надеясь, что увижу что-то знакомое. Какую-нибудь подсказку: с моими детьми все в порядке. Вокруг слышу облегченные возгласы родителей, увидевших, как их дети убегают в безопасное место. Остальные ждут, ощущая удушливый страх.

Наконец через полчаса мучительного ожидания лейтенант возвращается. Когда он выходит на середину зала, все отрываются от телефонов и смотрят на него.

– Мы вывели учеников из школы, – сообщает он. – Скоро мы приведем их к вам, и можно будет ехать по домам.

– Сколько? – тихо и испуганно спрашивает кто-то.

– Мэм, мы сейчас заняты детьми, которым пора домой, – а это почти все ученики. Могу только сказать, что трое раненых в больнице, но погибших нет.

Вдохи облегчения, в том числе и мой. Они живы. По щекам теплыми струйками текут слезы, я вытираю их.

Учеников приводят группами по пять человек. Каждый раз родители вскакивают со стульев, обнимают детей и торопливо уводят домой, в безопасность.

Ланни в третьей группе. Я встречаю ее с любовью и страхом, которые переполняют меня. Целую, обнимаю и наконец спрашиваю:

– Ты видела Коннора?

Она качает головой:

– Нет, мы же были в разных кабинетах.

С удивлением обнаруживаю, что меня трогает за локоть чернокожая полицейская. Когда я оборачиваюсь, она с каменным лицом уточняет:

– Миз[9] Проктор? Мистер Кейд? Не могли бы вы пройти со мной?

В ее глазах сочувствие, которое она не в силах скрыть.

– Нет, – с трудом выдыхаю я. Ноги становятся ватными, и Сэм прижимает меня к себе, поддерживая, чтобы я не рухнула.

– Нет, – повторяю я. Не может быть. Я отказываюсь в это верить. Не верю.

Мой сын не мог стать жертвой.

Но зачем тогда полицейской звать меня?

Она кладет руку мне на плечо:

– Ваш сын жив. Он не пострадал.

Я испытываю такое сильное облегчение, что готова разрыдаться. Но все равно не понимаю, в чем дело.

– Где он?

– Он стал свидетелем стрельбы. Детективы хотят его допросить, но мы считаем, что лучше, если рядом будет кто-то из родителей.

Как ни странно, это не первый раз, когда одного из моих детей допрашивает полиция. И даже не второй, и не третий. Можно подумать, что я уже привыкла, но это не так.