С помощью Резникова Плевицкая заработала много денег. Богатство изменило ее, Надежда Васильевна стала вести себя уверенно и властно. В Ялте на нее обратил внимание антрепренер Иван Сергеевич Зон и пригласил в Москву.

В Москве она работала в театре «Буфф» у Александра Эдуардовича Блюменталь-Тамарина. Тот принял на работу и совсем еще молодого Владимира Яковлевича Хенкина, который после революции обретет невероятную популярность, будет играть в Театре сатиры и станет народным артистом России. Хенкин забавно пародировал Плевицкую. Пародий удостаивались немногие. Пародировали Плевицкую да Вяльцеву. Это было признание.

Сын директора театра Всеволод Александрович Блюменталь-Тамарин играл в Театре Корша, стал заслуженным артистом республики. В 1941 году, оказавшись в оккупации, сотрудничал с немцами. Выступал по немецкому радио и в СССР заочно был приговорен к смертной казни.

По просьбе командующего войсками Московского военного округа генерала Павла Адамовича Плеве 19 июня 1910 года в саду «Эрмитаж» в Каретном Ряду Надежда Васильевна пела для офицеров Московского гарнизона и ротных запевал.

Журнал «Русский инвалид» опубликовал статью, автор которой писал о «военно-патриотическом творчестве» Плевицкой: «Во многих полках поют почти все песни репертуара Н. В. Плевицкой. Я знаю полки, где есть выдающиеся запевалы; если бы им дать возможность послушать Н. В. Плевицкую… если бы пойти и дальше и дать ей такое же поручение, какое было дано в свое время Андрееву с балалаечниками, если бы талант г-жи Плевицкой хотя бы крупинками передался бы в роты, — какая это была бы ступенька к сердцу солдата».

Философ Федор Августович Степун вспоминал отъезд из Нижнего Новгорода. На вокзале он обратил внимание на необычный ажиотаж вокруг поезда. Знакомый пояснил:

— В этом же вагоне едет Плевицкая; пела она вчера, говорят, замечательно, стулья ломали. Вот наши жеребцы и пришли провожать.

Степун и Плевицкая оказались в одном вагоне.

«Раздались бурные аплодисменты, — писал Степун, — голова Плевицкой появилась, к моему удивлению, в окне соседнего купе. Доктор Струнский поднес первый бокал с шампанским Плевицкой, второй мне и, представив меня Надежде Васильевне, попросил у нее разрешение перейти „философу“ в ее купе: „В одной раме удобнее чествовать наших знаменитостей“».

Свисток. Поезд тронулся. Провожавшие горячо благодарили Плевицкую:

— Спасибо, спасибо, никогда не забудем, приезжайте скорее опять!

«Когда платформа исчезла из глаз, — продолжал Федор Степун, — я, откланявшись, собрался было вернуться в свое купе, но Плевицкая, познакомив меня со своим мужем, маленьким невзрачным человеком, и со своим восточного вида аккомпаниатором Зарембой, предложила посидеть вместе. Я охотно согласился на предложение знаменитой песельницы, о сказочной карьере которой (деревенская нищета, монастырь, выступление на Нижегородской ярмарке, случайная встреча с Собиновым — и в результате всероссийская известность чуть ли не в три месяца) я уже много слышал…

Посидев с нами с полчаса, муж Надежды Васильевны выдал ей, что меня очень поразило, три рубля на ужин и завалился на верхнюю полку спать. Поначалу я больше говорил с Зарембой. Плевицкая, думая о чем-то своем, как будто рассеянно прислушивалась к нашим соседям. Но вдруг она с живостью, свойственной всему ее существу, спросила меня, какую науку я читаю. Я ответил, что философию.

— Философию, — повторила она и, помолчав, прибавила: — Что такое философия, я, по правде сказать, не очень знаю, но только философа я себе не таким представляла, как вы. Думала почему-то, что все они старые, бородатые, очкастые и пальцем перед носом грозят. — И она забавно приставила палец к своему носу. — Так что же это такое, ваша философия, расскажите, авось пойму.

Я начал рассказывать просто, но серьезно. Она слушала очень внимательно, повороты и переходы моей мысли ясно отражались в ее умных глазах под слегка наморщенным лбом.

— Очень вы хорошо рассказываете, чаще такое бы слушать, оно и петь можно было бы лучше; ведь я в темноте выросла… и хорошо вы со мной говорите. Сейчас мужчины за мной, как слепни, увиваются, всем я нужна, а никому до меня дела нету. А вы до души внимательны, и легко с вами. Может, зашли бы как-нибудь ко мне, очень буду рада еще поговорить с вами».

В 1913 году писатель Александр Иванович Куприн слушал Плевицкую в Ессентуках, где она пела перед отдыхающими в одном из санаториев: «Прежде всего запоминается ее характерное русское лицо с яркими глазами и широкой улыбкой… В Плевицкой прежде всего, на мой взгляд, ценна общая безыскусственность, как бы натуральность исполнения. Приятно увидать характерные русские глаза, широкую русскую улыбку, приятно услышать простую „доподлинную“ русскую речь, деревенскую песню и широкий безудержный русский крик — именно крик мне больше всего и нравится в Плевицкой».

Гонорары росли. Она обзавелась квартирой в Санкт-Петербурге. Возле родной деревни Винниково приобрела большой участок земли с лесом и построила дом-терем, как она его называла, из красного дерева.

Приобщилась к стремительно завоевывающему сердца зрителей кинематографу. В 1915 году ее сняли в двух фильмах — «Власть земли» и «Крик жизни». Актер и режиссер (будущий народный артист СССР) Владимир Ростиславович Гардин описывал, как съемочная группа приехала к Плевицкой в Винниково: «Простой деревянный дом в русском стиле, прекрасно обставленные комнаты. Чисто, уютно и сытно. Актеры довольны, работают скоро и дружно, по вечерам концерты. Плевицкая щедра, очень любит петь».

Владимир Гардин играл вместе с Надеждой Васильевной: «Плевицкая работала с забавным увлечением. Она совершенно не интересовалась сценарием, ее можно было уговорить разыграть любую сцену без всякой связи с предыдущей. Мы всячески поощряли это ее увлечение, так как необходимость заснять ее одновременно для двух разных картин диктовалась большой суммой гонорара, да и любопытно было проследить, как в эстрадной певице рождается актриса».

Сниматься ей понравилось. И съемочная группа пришлась по душе. Надежда Васильевна была гостеприимной хозяйкой. Она говорила:

— Довольно, хватит на сегодня. Идем обедать. После обеда буду петь вам новые романсы.

«Она кроме голоса владеет широким эмоциональным диапазоном, — вспоминал Владимир Гардин. — Ни одной пустой фразы, вся песня окрашена переживанием».

Режиссировал обе картины с ее участием Николай Петрович Маликов, артист и сценарист, который одним из первых всерьез увлекся кинематографом. После революции он эмигрировал в получившую независимость Латвию, служил в Рижском театре русской драмы.

Критики отмечали артистизм, актерскую выразительность Плевицкой, ее мимику и жестикуляцию, улыбку, горящие глаза. Репертуар стал шире и серьезнее: «Дубинушка», «Есть на Волге утес», «Славное море, священный Байкал», «Раскинулось море широко». «Варяг», «Ухарь-купец», «Стенька Разин и княжна», «Помню, я еще молодушкой была», «Когда я на почте служил ямщиком».

Она пела и песни, которые сейчас мало известны: «Эх ты, доля моя, доля», «Умер бедняга в больнице военной», «Мучит, терзает головушку бедную», «Когда на Сибири займется заря», «Среди лесов дремучих», «Шумел, горел пожар московский», «Сухой бы я корочкой питалась», «Маруся отравилась».