Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Всё из-за Песенки двух мышат. Или из-за Клуба Худых, это как посмотреть.
Фабио всё равно ничего не понимал и попросил объяснить.
И Сильвио рассказал ему. На представлении две недели назад был показан новый номер. Ана и Мария пели песенку о двух мышатах. Один мышонок жил в доме простого гражданина. Гражданин честно исполнял Шестой Декрет Собрания против обжор и не держал в доме запасов еды. Даже его кот сбежал из дома от такой жизни. Но бедному мышонку от этого было ничуть не легче, ведь и ему не доставалось ни единой крошки. Уж лучше бы кот его съел. Мышонок готовился к смерти, но его спас второй мышонок. Он жил в доме не у кого-нибудь, а у самого гражданина Четвёртого Помощника Уполномоченного Секции по надзору за исполнением Декрета против обжор. Уж здесь-то еды всегда было сколько угодно!
Фабио не очень понравилось, что был задет уполномоченный Секции. Но он не мог не признать, что песенка славная и очень весёлая.
А Сильвио продолжал рассказ. Один гражданин из Клуба Худых услышал песенку, и она ему совсем не понравилась. На следующий день в балаганчик явилось много «чёрных». Они свистели, бросили на сцену дохлую кошку и хотели сорвать представление. Другие зрители вступились за циркачей, вышла драка, и Худых прогнали. На всякий случай песенку больше не пели, но было поздно.
Статьи против балаганчика дядюшки Бризака появились в «Друге Народа», главной газете Клуба Худых. «Друг Народа» писал, что артисты — лентяи, потому что не отрабатывают трудовой налог ни в одной из Секций. Мало того, они ещё и скрытые контрреволюционеры, так как во время всего их представления ни разу не играют революционные песни, зато старорежимных — сколько угодно. А кличка одного из цирковых коней — Бонавентура, в честь командующего гвардией Трёх Толстяков. Это, говорилось в статье, и в пояснениях не нуждается.
Десять рабочих Секций запретили выступления балаганчика на своих рынках. Вокруг цирка днём и ночью стали околачиваться загадочные граждане. Некоторые из них, правда, забывали спрятать бело-синие кокарды сыщиков, что несколько вредило их таинственности, зато серьёзно обеспокоило артистов. Попасть под Трибунал, а потом в Табакерку никто не хотел.
Дядюшка Бризак бросился за помощью к гражданке Эквиа. Он напомнил ей, как перед Восстанием они вместе скрывались от гвардейцев, как потом она была лучшей актрисой балаганчика уже в Первый год Республики. Но Суок строго ответила, что она что-то не припомнит, чтобы в то время цирк выступал на стороне обжор, против народа и его избранников. Если давние товарищи Суок хотят, прикрываясь старыми заслугами и дружбой, насмехаться над Революцией и нападать на Республику, в таком деле гражданка Эквиа им решительно ничем не может помочь. В этот миг дядюшке Бризаку показалось, что голос бывшей актрисы дрогнул. Но тут же с ним холодно распрощались.
Тогда дядюшка Бризак отправился к самому Неподкупному. Но и здесь его ждала неудача. Тибул был рад увидеть старого друга. Однако он сказал, что ничего не может сделать. Худые были слишком сильны в Столице, многие граждане были на их стороне, и даже Председатель Бюро не мог открыто спорить с ними из-за циркачей. Пока не мог. Тибул посоветовал подождать.
— А чего нам ждать, Фабио? — говорил Сильвио, — Когда Чёрная Карета приедет? Тибул вон и сам дождался… уж не от «чёрных» ли? Он хоть немного им мешал, а теперь они совсем осмелеют. Всех захотят в чёрное нарядить. Они хотят, чтобы люди пели только революционные марши, а смеялись над тем, как других арестовывают и судят. А кто не с ними смеётся — тот тоже для них враг народа, в Табакерку его. Ты знаешь, что на прошлой неделе написали Эквиа в «Друге Народа»? — Фабио, конечно, знал, но покачал головой. «Что творится! — подумал он, — Циркачи читают газеты». Год назад газеты в цирке были только у старого конюха Изгара, он делал из них самокрутки.
— Они написали, — ответил сам себе Сильвио, — что для полной победы Революции, чтобы настало всеобщее равенство, нужно найти и казнить ещё двести тысяч тайных врагов народа. Двести тысяч человек, малыш, ты только представь себе! И так в Табакерке каждый день сгорают люди, а эти сумасшедшие хотят перебить целый большой город! И только за то, что эти несчастные с ними не согласны. «Чёрные» хотят, чтобы все опять стали бедные и злые, как до Революции. А мы, малыш, не хотим, и не одни мы такие. Мы уже достаточно поголодали и намучались при Толстяках. И только нам, циркачам, жить стало хоть немного получше, так опять они хотят всё отобрать, — тут Сильвио вздохнул.
— Теперь одна надежда — на Просперо и умеренных. Только они стоят за свободу. Тибул всё чего-то боялся, осторожничал, хотел всех примирить. А наш маршал Просперо никого не боится! Хорошо, что он привёл в Столицу солдат. Уж они устроят «чёрным» такое равенство! Так что видишь, может, нам и не придётся надолго покидать город. Мы пока отъедем недалеко, в предместье, и там подождём. Поехали с нами, а то сейчас в Столице будет опасно. А как только представится случай — поможем Просперо!
Когда Фабио услышал про сыщиков вокруг цирка и про «нашего маршала Просперо», то чуть не расхохотался. Как же он ошибся! Хуже места, чтобы спрятаться от железной руки Маршала, нельзя было и придумать! «Придётся соврать», — решил Фабио. Конечно, врать друзьям — последнее дело, но он вынужден был это сделать для спасения Республики. Он пообещал себе, что когда всё кончится, он обязательно первым делом придёт в балаганчик и всё-всё объяснит.
Фабио сказал, что не сможет поехать с балаганчиком. На него из-за одной недавней истории в Гавани тоже очень злы «чёрные». Они везде ищут его. Хорошо ещё, что из-за дождя их сыщики, наверное, не заметили, что он вошёл в цирковой вагон, а то бы уже точно ломились в дверь. Балаганчик и так окружён сыщиками, да ещё его при выезде обязательно обыщут на заставе. Так что лучше Фабио уйдёт, чтобы не подвергать друзей опасности — ведь его имени нет в утверждённом Комиссариатом Искусств и Отдыха списке артистов балаганчика.
— Только помогите мне изменить вид, чтобы скрыться от «чёрных», — попросил Фабио. К этому времени их разговор с Сильвио уже слушали все артисты. Конечно, они были готовы помочь.
Дождь всё не утихал. Все покупатели разбежались с Четырнадцатого рынка по домам,
