скатился до незавидной профессии игрока. Вплоть до мьерской кампании он выдавал себя за техасского гражданина и всячески подчеркивал свою преданность молодой республике. Когда затевался авантюристами мьерский поход, Рафаэль использовал остатки своих связей, чтобы проскочить в офицеры. Никто не сомневался в его лояльности. Он был одним из тех, кто на бивуаке в Ларедо поддерживал план злополучного похода на Мьер, причем к советам его прислушивались все с особым вниманием, так как в качестве уроженца театра военных действий он считался знатоком местности.

Только впоследствии выяснилось, что, навязывая экспедиционному корпусу свои великодушные советы, Ихурра имел в виду интересы неприятеля, с которым поддерживал тайный контакт. В ночь перед битвой Ихурра исчез. Небольшой корпус после отчаянного сопротивления был взят в плен. Говорят, что число неприятельских солдат, перебитых техасцами, превосходило их собственную численность. Пленных под сильным конвоем отправили в Мехико. Каково же было удивление пленных техасцев, когда на втором или третьем этапе объявился Ихурра в форме мексиканского офицера и примкнул к конвоирам. Если б руки у пленных не были скованы, они б разорвали на части предателя… Только случайно, — продолжал Уитлей, — я не ввязался в этот нелепый поход: если б не болезнь, я разделил бы судьбу товарищей. Но Холлингсворту, — вздохнул техасец, удрученный воспоминанием о мьерской кампании, — Ихурра памятнее, чем другим.

Я обратился в слух.

— Среди участников мьерской экспедиции у Холлингсворта был брат, подобно ему захваченный в плен неприятелем. Это был совсем еще молодой человек, очень хрупкий, мало приспособленный к тяготам войны и еще менее — к варварскому обращению с военнопленными, которым прославился печальной памяти мьерской поход. Он исхудал, как скелет, и, что еще хуже, натрудил себе ноги и от жгучей боли не в состоянии был сделать шагу по сухой, раскаленной, усеянной колючками мексиканской почве. Брат Холлингсворта свалился полумертвый посреди дороги. Начальником конвоя был в тот день Ихурра. Молодой человек обратился к нему за разрешением сесть на мула. Холлингсворт-младший был знаком с Ихуррой еще по Сан-Антонио, где неоднократно ссужал его деньгами, разумеется, без отдачи. «Марш вперед!» — вот что ответил Ихурра на его просьбу. «Но я не могу ступить шагу!» — взмолился пленник. «Не можешь? А мы сейчас попробуем! Эй, Сабло! — подозвал Ихурра одного из конвоиров. — Угостите-ка штыком этого неженку: он раскапризничался!» Подошел солдат с примкнутым к ружью штыком. Холлингсворт с мучительным усилием поднялся и прошел, шатаясь, несколько шагов, но силы ему изменили, и он присел на камень. «Не могу! — простонал пленник. — Дальше идти не могу… Позвольте мне здесь умереть». — «Марш, или будешь убит!..» Ихурра выхватил из кобуры револьвер, приставил его к груди пленника: «Вставай!» — «Сил нет!..» — пролепетал изнемогающий Холлингсворт. «Вперед, или буду стрелять!» — «Лучше убейте меня!» — крикнул юноша, обнажая грудь. «Пули я на тебя, так и быть, не пожалею», — улыбнулся офицер-перебежчик и спустил курок. Холлингсворт-младший был убит наповал. Крик ужаса пронесся по шеренгам пленных. Даже конвоиры, не склонные к сентиментальности, возмутились поступком негодяя-офицера.

Брат убитого, в железных наручниках, стоял тут же, в пяти шагах. Не удивительно, — заключил техасец, — что Гардинг Холлингсворт не задумывается над тем, где и когда он прикончит Рафаэля Ихурру.

Надеясь получить сведения о хозяевах гасиенды, я навел разговор на эту тему.

— Скажите, дон Рамон де Варгас приходится Ихурре дядей?

— Да, он — племянник Рамона. Сегодня утром в патио я не узнал старика, потому что голова была затуманена проклятым пульке. Пожилой джентльмен каждый день наезжал в Сан-Антонио. Помню, однажды он привез дочку — хорошенькую, черт побери, девчонку! Клянусь честью, по ней сходила с ума вся золотая молодежь Сан-Антонио, и дуэлей из-за красавицы было больше, чем католических праздников в мексиканском календаре. Она любила горячих мустангов, а лассо владела не хуже девушки команчей. Кому я об этом рассказываю? Видно, пары пульке еще не рассеялись! Держу пари, что сегодня мы охотились за нею!

— Возможно, — ответил я с притворным равнодушием.

Спутник мой даже не подозревал, с каким интересом ловлю я каждое его замечание и каких усилий мне стоит скрыть волнение.

Оставалось узнать самое главное — то, о чем я не смел спросить прямо: не пользовался ли кто из ухажеров благосклонностью мексиканки?

Мучительно хотелось задать этот вопрос, но удерживал страх перед возможным убийственным ответом.

В самую интересную минуту нас догнали рейнджеры, оставленные мною у гасиенды; с ними вернулся Холлингсворт.

— Капитан Уорфильд, — обратился ко мне старший лейтенант, — поведение мое показалось вам странным. Как-нибудь на досуге я все объясню вам. Это длинная и слишком печальная история. Воздержитесь пока что от расспросов. Достаточно вам знать, что Рафаэль Ихурра — мой смертельный враг. В Мексику я приехал с единственной целью его убить, и, если это мне не удастся, я в грош не поставлю свою жизнь.

— Значит, вы его не…

— Сорвалось! Сорвалось! Негодяй ускользнул! — ответил, захлебываясь, Холлингсворт.

Успокоившись, он занял место во главе своих рейнждеров. За всю дорогу Холлингсворт не проронил ни слова, только глаза угрожающе вспыхивали.

Глава XI

ЖЕЛТОЕ ДОМИНО

Два дня я провел, как в лихорадке. Выходка Холлингсворта разрушила все мои планы. Заключительную фразу Изолины я толковал как любезное приглашение, которое позволит мне в скором времени посетить гасиенду уже не в качестве флибустьера, а в образе мирного светского человека.

После того, что случилось, я не смел даже под благовидным предлогом постучать в дверь гасиенды. Безусловно, меня встретят холодно: ведь я — прямой начальник человека, покушавшегося на убийство племянника хозяина и кузена хозяйки. Правда, мы нагрубили дону Рамону с его ведома и, так сказать, согласия; продажей быков старик, должно быть, остался доволен: ведь он не только не прогадал на этой сделке, но получил даже лишнее, и все-таки мое посещение будет бестактным.

— Сенсационная новость из штаб-квартиры: в соседнем городке предполагается бал.

Толки, взбудоражившие весь офицерский мирок, оставили меня равнодушным, так как танцором я был ленивым и к официальному веселью питал отвращение. В юности я еще тянулся за другими, но постепенно отяжелел.