– Нормально.

– Тогда я, наверное, пойду?

– Иди.

Прошка вздохнул, прекрасно понимая, что другу сейчас не до него. Когда маме плохо, то никого не хочется видеть. Он повернулся и пошёл к калитке.

– Стой! – Санька догнал его и положил руку на плечо, – не обижайся. Ты не трус. И вообще, спасибо – ты настоящий друг. Просто сейчас я хочу быть только с мамой.

До самого вечера Санька бродил по дому, по двору. Комната теперь была открыта, и он несколько раз заглядывал, но мама лежала, отвернувшись к стене. Вечером он не выдержал и подошёл к кровати.

– Мам, я сварил бульон, вкусный. Может, тебе принести? Или яичницу поджарить? Я мигом!

Но она даже не повернула голову. Потоптавшись немного, вышел и прикрыл дверь. В его комнате было темно, но он не стал включать свет. Снова вспомнился день, когда видел последний раз отца.

Санька открыл окно и устроился на подоконнике. Потянуло холодом, но небо было чистым и безоблачным. Луна, как и в тот день, сыпала голубое серебро на крыши и тропинки, расписывая на них таинственные узоры. Очертания знакомых предметов в этом призрачном свете казались чужими и зыбкими. У Саньки появилось странное ощущение, что сейчас произойдёт невероятное! Его даже зазнобило, и он посмотрел вниз, словно хотел убедиться, что там не стоит отец. В палисаднике было пусто, только ветер присвистывал жалобно, раскачивая незапертую калитку, да шелестя листьями старой берёзы. В ожидании холодов они в унисон пели свою нескончаемую песню. Санька подтянул колени к подбородку, обнял их и загляделся на ночное небо. Серебристые звёзды на чёрном сверкали мертвенно-холодно, ярко и равнодушно.

И вспомнилось ему цветущее поле, по которому он, совсем ещё малыш, мчался за поющим облаком. И радуга, зацепившаяся одним краем за деревню, а другим за город. И серебристые поющие колокольчики, что летели сквозь призрачные стены замка-миража. Он был словно околдован тогда теплом и красотой звуков и сочинил музыку – песню облака, дождя и радуги, в которой пели-искрились колокольчики счастья. Саньке захотелось её повторить. Он вытащил из кармана губную гармошку и заиграл.

Но вплеталась в музыку грусть и не смеялись, не звенели колокольчики, а вместо этой мелодии зазвучала совсем другая.

Звуки метались в тревожной тишине дома, нарушая привычный покой. Словно серебряные мотыльки порхали они из комнаты в комнату, заполняя пространство и вырываясь на волю. Они плыли над деревней, над землёй, поднимаясь в оглохшую пустоту. Они впитывали в себя беспощадный дремучий холод и обрушивались на землю от разрывающей их тяжести. Они просачивались в щели и стелились по дому, проникая во все уголки.

Звуки шептали и плакали от печали и тоски. Звуки кричали и рыдали от горя и страха. Они растекались по дому горячей, никому не нужной и отвергнутой любовью, и снова плакали от обиды и бесконечного одиночества. И стихала… и снова взрывалась мелодия, заполняя пустоту мрачного дома. Слёзы текли у Саньки по щекам, но он всё играл, и играл, и играл.

Внезапно словно лёгкий ветерок скользнул по комнате, касаясь спины, и Санька понял, что в комнате не один. Он опустил гармошку и медленно повернулся. Мама стояла, прислонившись к косяку, и по её щекам тоже катились слёзы. Санька опустил голову, ожидая привычного крика – он снова нарушил, так охраняемый ею, покой стерильно-чистого и такого неуютного дома.

Но мама подошла и обняла его! Горячее дыхание обожгло шею, и он замер от непривычно-щемящего чувства.

– Санечка, мальчик мой, хочешь, мы поедем к папе?

– К отцу… К папке? – не поверил он.

И, отвернувшись, прошептал: – Он давно забыл нас.

– Не забыл, ты прости меня.

Мама протянула целую стопку писем, аккуратно перевязанных ажурной тесьмой, как и синяя банка из погреба.

– Это для нас с тобой. Папа писал и звонил, я тебе просто не говорила, чтобы не тревожить. Боялась, что сбежишь к нему. Он живёт у моря, в маленьком городке. Там есть музыкальная школа. Он купил тебе флейту. Давно купил. И ещё… Он любит нас и ждёт!

Летний день был на удивление жарким и безветренным. Солнце, видимо, запуталось в сторонах света и свою горячую любовь выплеснуло на маленький северный городок. Непривычный к таким щедрым дарам, тот старательно впитывал тепло, пытаясь запастись им на долгую полярную ночь. Природа даже летом редко баловала северян такой чудной погодой, и люди заспешили, кто на речку купаться и загорать, кто в лес за ягодами и грибами.

Проводив мать на работу, Васька с Колей решили отправиться в поход – к горе Рай-из, о которой в городке ходили легенды. Они взяли корзинку, совок для сбора ягод, положили в рюкзаки фонарики, бутерброды, воду и вышли из дома. Корзинку и совок спрятали за сараем, собираясь на обратном пути набрать голубики – надо же как-то оправдать долгое отсутствие, и зашагали к горе, петляя между чахлыми карликовыми берёзками и проваливаясь по щиколотку в густой мох. Радуясь первому за лето солнечному дню, Коля всё время рвался вперёд и поторапливал брата.

Васька шёл следом и, наблюдая за ним, невольно улыбался. Брата он любил, не смотря ни на что. Они были похожи, как две капли воды: оба рыжие, голубоглазые, от макушки до пяток покрытые веснушками. Мать вышла на работу, когда Коленьке исполнилось всего два года. На вопрос мужа, кто будет сидеть с ребёнком, она ответила, не задумываясь, – «Васька!» Слово матери было законом, и десятилетний мальчишка стал нянькой. Вскоре Коля подрос и заботу брата воспринимал как должное. Настойчиво добиваясь своего, он кричал и топал ногами, если Васька отказывал, мог запросто пнуть, щипнуть, а сам тут же бежал жаловаться. Мать защищала его в любом случае, а Ваське попадало без всяких разбирательств. Иногда за него заступался отец, но он был военным и дома бывал редко, да и привык, что все проблемы с сыновьями жена решала сама.

Коля размолвки забывал быстро, снова шёл к брату и просил почитать книжку, рассказать сказку или погулять. Васька безропотно выполнял капризы ребёнка, порой из-за того что боялся наказания, но чаще, потому что и сам любил с ним возиться. Конечно, его дразнили в школе и на улице, но он только улыбался и отвечал: – Я не нянька, а старший брат!

Собираясь в поход, Васька понимал, что у Коли не хватит сил подняться на вершину даже по пологому склону, да и времени у них немного – надо вернуться домой до прихода матери. Но друзья рассказывали, что недалеко от подножья есть каменная площадка, и сбоку узкая расщелина, которая ведёт в пещеру. Найти и осмотреть её даже интереснее. Глядя на гору из окна своей комнаты, Ваське казалось, что до неё рукой подать, но к подножью они подошли только к обеду. На подъём времени не оставалось. Но как возвращаться, когда цель почти достигнута? И он решил хотя бы найти пещеру, а обследовать её можно и в следующий раз.

Гора была не такая уж и пологая, как рассказывали ребята, но идти было немного легче, чем по тундре, и они быстро забирались всё выше и выше. Наконец Васька остановился. Он совсем не рассчитал время! До каменной площадки ещё метров триста, а то и все пятьсот! Он видел и её, и поднимающуюся за ней почти отвесную стену, в которой была пещера, но идти становилось всё труднее, а времени всё меньше! Он вздохнул и повернулся к брату: