Подхваченная неким веселым азартом и, можно бы сказать, благолепиемнынешнего прекрасного утра, Ольга в два счета справилась с костюмом дляверховой езды и сапогами сама, не тревожа Дуняшку: поход так поход, время давнопрошло, но так и не раздался призывающий к завтраку гонг – хотя охота была фальшивой,князь прилежно соблюдал обычную традицию. Перед большой охотой – никакихзавтраков за столом…

Выйдя в прихожую, Дуняшки она там не обнаружила – но пропажасыскалась тут же, торчала в коридоре, о чем-то со счастливым лицомперешептываясь со своим, можно сказать, официальным нареченным Феденькой,исполнявшим достаточно серьезные обязанности младшего княжеского цирюльника(Вязинский был горячим сторонником борца за чистоту русского языка адмиралаШишкова и в обиходе беспощадно преследовал употребление тех иностранных слов иобозначений, для которых имелись отечественные эквиваленты). Увидев Ольгу,нерадивая горничная ойкнула, сделала большие глаза и прикрыла рот ладошкой:

– Барышня, простите, я тут отлучалась…

Феденька благоразумно покинул место действия, притворившисьс озабоченным видом, будто вспомнил о каком-то неотложном деле. Дуняшканевольно проводила его невероятно глупым от лютой влюбленности взглядом.

Не то чтобы у Ольги испортилось настроение, но все же онаощутила легкий укол неприкрытой зависти: по сравнению с ее собственнойполнейшей житейской неопределенностью и туманными видами на будущее, у людей, укрепостных, все обстояло вполне благополучно. Вольности эта парочка, конечноже, лишена, но вряд ли испытывает от этого хоть малейшие душевные терзания:будущее известно заранее, и оно, можно сказать, лучезарное – князь против ихзаконного брака ничего не имеет, мало того, пребывающего у него в милостижениха без подарка ни за что не оставит. И будут они счастливы своим куцым,примитивным счастьем… но Ольге-то и тем нельзя похвастаться.

– Барышня, простите уж…

– Прощаю, – рассеянно сказала Ольга, привлеченнаязвуками доносившейся с нижнего этажа суеты, как-то не особенно и похожей на приготовленияк охоте.

Она подошла к вычурным перилам, посмотрела вниз. Там,понукаемая старшим дворецким, проворно суетилась целая орава дворовых – тащилимебель, которую на ходу продолжали ловко омахивать перьевыми метелкамимальчишки-казачки, узлы с бельем, шандалы, еще что-то… Учитывая, что это крылотрадиционно отводилось для гостей, особой загадки в этом зрелище не таилось…

– Гости ожидаются? – спросила Ольга.

– Изволили угадать, барышня, – моментальноответила Дуняшка, после сегодняшнего промаха демонстрируя расторопность.

– А почему вид кислый, словно лимон раскусила, неподумав?

Дуняшка оглянулась, понизила голос:

– Вы уж думайте, барышня, что хотите, можете смеятьсянад необразованной девкой, но я его боюся… Господина камергера я имею в виду.Вот вы изволите улыбаться, а мне про то, что он чернокнижник и колдун, говорилне кто-нибудь, а Пелагея Лукерьевна, а уж она-то толк понимает, кого угодноспросите, к ней даже мельник Сильвестр относится уважительно…

– Ах, вот оно что… – протянула Ольга, слегканахмурясь. – Господин камергер изволят пожаловать?

– Они самые, и с целой компанией. Уже к вечеруожидаются, прибегал верховой. Смейтесь не смейтесь, а пока они здесь, я нижнийэтаж буду обходить винтовой лестницей, хоть и придется делать круг чуть ли непо всему дому. Взгляд у него нехороший, простите дуру на глупом слове, глянет,как двумя шильями ткнет… Неужели не замечали?

– Глупости, – сказала Ольга чуточку рассеянно. –Смотри не болтай особенно, дуреха, мне бы на месте его сиятельства могло и непонравиться, что о его родном брате люди шепчут такое…

– Не сомневайтесь, я с понятием. Только говорю вам посовести: Пелагея Лукерьевна толк знает, а уж она говорила без всякихдвусмысленностей… Чернокнижник, говорит, самый натуральный, у них вСанкт-Петербурге таких полно, разве что не в столь высоких чинах, дурной город,говорит Пелагея Лукерьевна, на гиблом месте построен… – Дуняша понизилаголос до едва слышимого – антихристом, и несказанное количество мертвецов поднего вместо свай заколочено, под этот их сырой камень… В таком месте чемудоброму ни за что не завестись, а вот наоборот – извольте…

– Помалкивай, чадушко, – сказала Ольгабеззлобно. – А то, как Бог свят, розог отведаешь, и даже я не смогуотговорить его сиятельство. Особенно если услышит про антихриста…

Ее великолепное расположение духа понесло некоторый урон –как раз из-за ожидаемого визита господина камергера, младшего брата князя, вотличие от генерала практически безвылазно пребывавшего в Санкт-Петербурге, гдеон вроде бы играл значительную роль при нынешнем дворе…

Говорили о камергере, конечно, всякое, сплетничалистарательно и обильно – с превеликой оглядочкой, конечно… Ольга уже не в первыйраз слышала, что камергера подозревают в чернокнижии, колдовстве и обладаниизагадочными книгами из тех, что способны принести владельцу несказанные выгодыи могущество, но в то же время, как известно, требуют в обмен бессмертную душу.Верила она во все это плохо. Точнее говоря, плохо верила в жуткое чернокнижие инекое могучее колдовство, а также в заговоренные книги. Ведовством мелким этотмир, конечно, был насыщен гораздо сильнее, чем кажется образованным,прогрессивным и вольнодумным горожанам – оно, ведовство мелкое, провинцииприсуще испокон веков, от гаданий, всевозможных наговоров-заговоров и присух допастушьего, рыбацкого, мельничного и прочего похожего прадедовского искусства.Сколько она себя знала, окружающие гадали на женихов и невест, порой насыпали градна посевы врагов, накладывали заклятья на благополучную поездку, на сбережениестада, на добрый улов – и тому подобное. Но это было совсем другое – именно чтомелкое, житейское, подручное… никакое не колдовство даже, а так, провинциальноеумение время от времени пользоваться не силами даже, а, если можно таквыразиться, штучками. В которые горожане верили плохо, но они, штучки эти, темне менее существовали по углам. Простая и совершенно неграмотная крестьянкаУльяна заговаривала зубную боль, а столь же темный крестьянин Пахом за скромнуюплату накладывал на амбары какие-то слова, навсегда изгонявшие мышей и непозволявшие являться новым. И так далее, и тому подобное. Дело было совершенножитейское. А вот книжные страхи вроде заколдованных книг, вызова самого Сатаныв реальной жизни на Ольгиной памяти не случались. Что бы там ни рассказывала,пребывая в добром настроении, Бригадирша…

Так что в чернокнижные доблести господина камергера Ольга неверила. Гораздо сильнее верилось в другие, опять-таки насквозь житейскиедетали: собственную тюрьму с палачами и цепными медведями в подвалах, а такжегарем из юных красоток, где попадались не только крепостные девки, но и дочкилюдей свободных, но бедных и малозначительных для того, чтобы добитьсясправедливости в единоборстве с камергером…

Последнее как раз и заставило ее досадливо поморщиться. Былипричины. С некоторых пор – не первый год пошел – она частенько при визитахкамергера к старшему брату ловила на себе недвусмысленный взгляд столичноговизитера, нисколько не соответствовавший, кстати, Дуняшиному выражению –«глянет – как шильями кольнет». Если рассудить с позиций кое-какого жизненногоопыта, нет ничего странного в том, что как раз таким взглядом нестарый идовольно ветреный дворянин поглядывает украдкой на девушку… скромно выразимся осебе самой, не лишенную обаяния.