тепло, а потом они нашли через инет ближайший автобусный рейс до Волгограда с Южного автовокзала, забронировали место в автобусе, и Наташа проводила его в метро до станции Южная, потому что парень впервые был в Москве и московском метро и очень боялся там заблудиться. На автовокзале она дала ему ещё денег, чтобы он выкупил билет и чтобы у него было на что купить жрачку в дороге. Она потратила тогда на него почти 10 000 рублей, но не задумывалась об этом, потому что главным было — спасти попавшего в беду человека. Больше она этого парня не видела никогда в жизни, никаких денег он ей не вернул, да Наташа и не ждала этого.

Это она, начисто безверующая, однажды летом увидела в вестибюле метро Автозаводская мятущегося перед турникетами молодого попика, который кидался то к контролёру, то ко всем входящим, просил пропустить его через турникет, потому что он забыл портмоне с проездным и деньгами, а возвращаться за ними, значит для него — опоздать на очень важное мероприятие…Все, абсолютно все, молча его игнорировали и пробегали мимо, и у всех у них на шеях болтались крестики. Старый козёл контролёр особенно злобно орал на попика…Наташа даже не задумалась, она сразу пропустила попика через турникет по своему проездному, хотя после этого ей надо было оставаться непроходной несколько минут: так устроены проездные билеты. А попик, пройдя, не ушёл, а стоял по ту сторону и ждал её и сколько же хорошего сказал он ей тогда, пока они спускались на эскалаторе, а лицо у него было необыкновенное, столько в нём было то ли доброты, то ли душевного спокойствия, так хотелось прижаться горячим лбом к этому чудному лицу…На платформе они простились (им надо было ехать в разные стороны), и попик перекрестил Наташку что-то приговаривая, благословляя, и сказал под конец: «Ну, иди с Богом…», на что Наташа едва сдержалась, чтобы не рассмеяться, при этом однако ощутила неимоверную теплоту к этому молодому человеку в рясе и глубочайшее чувство благодарности просто за его слова, за его импульс доброты…

И вообще внутри у Наташи, не пересекаясь, не конфликтуя друг с другом, необъяснимым образом уживались искреннее, но полное безверие и — постоянно кровоточащее чувство любви к уничтоженным старинным, прекрасным церквям и монастырям, к физически уничтоженным их пастырям, впрочем, как и ко всем другим начисто снесённым историческим строениям, чего душа не принимала ни под каким соусом. Вот почему Наташа преклонялась, как перед истинно святыми, перед Дмитрием Барановским и Игнатием Стелецким, и очень много говорили когда-то об этом они с Игорем, а потом с подрастающей Лёлей.

И вот теперь — жуткая, как казалось Наташе, первая Лёлина любовь и её уход из дома…Наташа нашла в инете Коран, потому что захотела понять самую суть того, что ожидает её дочь, если Лёля и в самом деле примет ислам и станет женой мусульманина. Наташа не собиралась читать весь Коран, но лишь те суры, где подробно говорилось о женщине в семье, предписывались неукоснительные семейные даже и не правила, а чуть ли не законы. Ей, собственно, было наплевать на все исламские религиозные разночтения, ответвления, вроде шиитов, суннитов и прочих иных на свой лад трактующих Коран, ей важно было самой прочитать хотя бы часть этой Священной Исламской Книги, чтобы понять нутряную сущность того, кто (в чём она была уверена), украл у неё её единственную дочь, украл сердце её ненаглядной Лёльки. Там было много правильного сказано об отношении к женщине, хотя предписанную роль женщины в жизни Наташа не смогла принять, а уж представить себе свою дочь на том месте и вовсе у неё фантазии не хватало.

Попыталась она читать и Библию, причём в печатном виде, которую когда-то купила Лёля и которую Наташа несколько раз даже открывала, но быстро поняла, что для того, чтобы читать, не пролистывать, а именно читать Библию, нужно не работать, не заниматься домашними делами и вообще ничем другим не заниматься, кроме как чтением Библии, потому что это есть тяжёлый и ОГРОМНЫЙ труд и ещё вопрос, хватит ли вообще на этот труд всей жизни? Но в попытках читать было ещё и то неодолимое препятствие, что, пытаясь читать (это она-то, запойный книгочей), Наташа почти сразу переставала воспринимать смысл строк, слов: тревожные мысли её скакали и прыгали по строчкам и уносились вовсе прочь от печатных страниц…Ах, как поняла она тогда слова Умберто Эко, сказавшего, что в каждом из нас есть что-то от верующего и что-то от неверующего. Да и не было у неё ни времени, ни, честно говоря, желания вообще хоть что-то читать, даже и Библию: все слова пустотой пролетали мимо сознания, которое всё целиком, без остатка, без малейшего зазора хоть для чего-то другого было занято лишь судьбой Лёльки, её первой любовью. На любой раскрытой странице поверх и вместо слов и строк Наташа видела одну и ту же картинку: Лёлька, аккуратно складывающая свои вещички в чемодан, и Лёлька, выталкивающая чемодан на лестничную площадку: молчаливая, растрёпанная, раскрасневшаяся и такая красивая…И с Библией, как и с Кораном номер оказался почти что дохлым и обе мудрых вечных книги были заброшены.

…А в самом дальнем, захламлённом, как старый чулан, уголке памяти жило и никак не умирало воспоминание о том, как они с мамой несколько раз ездили в Уфу к каким-то близким маминым родственникам, последний раз это было незадолго до маминой смерти, а Наташа тогда уже училась в институте. Но она помнила, как в раннем ещё детстве, в первые её поездки с мамой в Уфу, поразили её те родственники всею своей иной, чем у них с мамой, чем вообще в Москве, жизнью: они ходили в мечеть (это объяснила мама, и, кстати, мечеть маленькой Наташе очень понравилась своей чудной красотой), чтобы поклониться и испросить милости какого-то своего бога — Аллаха, они молились ему и дома, зачем-то для этого расстилая коврик, для чего у них был отведён в одной комнате специальный уголок, и сами эти родственники (мамины ровесники) и трое их детей были рады и хлебосольны всем, кто к ним приходил, а к ним часто приходили разные люди с разными просьбами, и они никому не отказывали, даже если не всегда и получалось помочь. Мама сказала Наташе, что они — мусульмане (вот чудное слово, похожее на сказочных птиц), они исповедуют ислам (ещё одно чудное слово!), что это такая особая вера в бога, которого они и зовут