Если я не ошибаюсь, то Дивикону уже исполнилось восемьдесят лет. Многие считали, что боги подарили этому великому вождю такую долгую жизнь, чтобы он смог отвести гельветов и остальные племена к побережью, в плодородные края сантонов.

Друид Сантониг повысил голос и несколько угрожающим тоном напомнил нам, что мы должны беспрекословно подчиняться всем приказам Дивикона. Мое сердце сжалось, а по коже пробежал мороз. От двенадцати кельтских оппидумов, четырехсот деревень и бесчисленного множества мелких селений, похожих на наше, через несколько дней останутся только холодные угли. Некоторые оппидумы уже горели. Еще более угрожающим тоном Сантониг предупредил, что медлить нельзя. Нужно выступить до восхода солнца. Не могу назвать себя сентиментальным человеком — или, вернее, не хочу таким показаться, — но мне становилось не по себе при мысли, что все мы стоим здесь, на этой поляне, и в последний раз видим эти менгиры, этот алтарь, ясень и скульптуры наших предков, скрытые в полутьме. Мою душу переполняла ярость, когда я представлял себе, как безжалостные воины Ариовиста осквернят наше священное место.

Мое нетерпение росло с каждым мгновением. Я глубоко вдохнул, закрыл глаза и начал просить богиню воды Конвентину разогнать облака и не проливать на землю дождь, чтобы дороги остались сухими и не размокли. Только тогда наши тяжело груженные телеги не увязнут в грязи. Затем я начал молиться богине лошадей Эпоне, упрашивая ее хранить коней и всех всадников, так как я, честно говоря, слабо верил в то, что мне удастся проделать весь путь до самого океана на телеге среди кусков соленого свиного мяса.

Я молился Суцеллусу, богу смерти с огромным деревянным молотом, надеясь, что он помилует меня и моих близких, обрушив свой гнев на кого-нибудь другого. Просил помощи у Цернунноса, Рудианнуса и Сегомо. В тот момент я как минимум по двум причинам был безмерно рад тому, что у нас так много богов. Во-первых, хотя бы один из них наверняка мог найти время, чтобы заняться моими проблемами. Во-вторых, если в прошлом я случайно разгневал кого-то из богов, то было много других, относившихся ко мне более или менее благосклонно.

В ту ночь они были на поляне, рядом с нами, среди нас. Вдруг мне показалось, будто кто-то из богов услышал мои мольбы. Я почувствовал приятное тепло, медленно разлившееся по всему телу, ощутил силу и уверенность. Мне хотелось увидеть солнечный свет и выкупаться в теплых лучах светила, ощутить вкус холодной ключевой воды и неразбавленного римского вина. Меня не покидали мысли о германских всадниках, которых видели я и Ванда, но теперь мой страх исчез. Я всерьез подумывал, не стать ли мне друидом, вместо того чтобы отправляться вместе с Базилусом в Массилию. Город моей мечты, Массилия!

— Корисиос! — вырванный из своих грез резким окриком, я только сейчас заметил, что Кельтилл строго смотрит на меня. Похоже, дядюшка прочитал мои мысли, что на самом деле было не так уж и трудно. В очередной раз я проходил по комнатам моего воображаемого огромного дома в Массилии, наслаждаясь окружавшей меня роскошью.

Я незаметно ткнул Базилуса в бок и прошептал ему:

— Массилия!

— Да замолчи же ты, наконец! — прошипел Кельтилл.

Меня безмерно удивили собственные размышления и ясность мыслей. Наверняка их ниспослали сами боги. Как же иначе? Я хотел стать известным торговцем и жить в Массилии, а не собирать травы, мох и грибы в каком-нибудь священном лесу, пахнущем сыростью. Конечно, я буду продолжать учиться у друидов — их знания несомненно пригодятся мне. Однако в будущем я наверняка с гораздо большим удовольствием стал бы выписывать счета, чем срезать золотым серпом омелу. Но какой смысл размышлять над вещами и событиями, относительно которых боги уже давным-давно приняли однозначное решение?

Сейчас мне это кажется странным, но в ту ночь я был, наверное, одним из тех немногих жителей нашего селения, которые ни о чем не беспокоились. Ведь на самом деле у меня было не так уж много шансов остаться в живых в течение нескольких последующих дней. Конечно, днем я не мог сопротивляться общей атмосфере подавленности, царившей в нашей деревне. Меня тревожило будущее, уготованное нам богами… Я даже расплакался! Я чувствовал себя беспомощным, слабым и казался сам себе каким-то каменным истуканом, когда возвращался вместе с Вандой с холма в деревню. Но сейчас, стоя на священной поляне, я ощущал невероятный прилив сил и энергии.

Не иначе как сам Тевтатус послал мне эти мысли и предчувствия. Уверенность в том, что я переживу следующие несколько дней, росла с каждым мгновением. Боги были во мне, а значит, со мной. И они не собирались покидать меня. Римляне говорили в подобных случаях о добром гении — о духе или боге, помогавшем человеку принять верное решение и защищавшем его. Похоже, у меня таких покровителей было предостаточно. Я чувствовал, что Эпона, богиня лошадей, благоволила ко мне больше других богов. А Таранис, отец Диса, скорее всего, был и моим отцом тоже.

Оба друида, сопровождавших Сантонига, вывели из темноты на поляну двух волов. Я буквально кожей ощущал, как сильно напряжены все собравшиеся в этом священном месте. Лес наполняли загадочные звуки. Создавалось такое впечатление, будто каждое дерево и каждый куст негромко потрескивают. Когда ветер время от времени шелестел листвой, у жителей нашей деревни, сосредоточенно наблюдавших за друидами, по спине пробегали мурашки. Для меня же, с моими запасами жира на животе и боках, холод не представлял никакой опасности. Внезапно я почувствовал себя так, словно наелся забродивших ягод: мое сердце переполняли радость, веселье и твердая вера в безоблачное будущее.

Кельтилл с опаской поглядывал на обоих волов. Не знаю, чего боялся дядюшка: того, что один из волов вырвет часть съеденного днем на кожаные, с длинными носами сапоги друида или что злые духи надоумят животное запрыгнуть на своего собрата и начать совокупляться с ним прямо в этом священном месте. Я видел лицо Кельтилла и прекрасно понимал: мой дядюшка переживал и страдал. Мне было больно оттого, что этот человек, которого я очень уважал и который сделал для меня так много хорошего, стоял рядом со мной, согнувшись в три погибели и трясясь, словно скелет, подвешенный в ветвях священного дуба. Вот что делает римское вино даже с самыми отважными кельтскими воинами! Кельтилл расстегнул украшенную бронзой застежку своей накидки в красную и коричневую клетку, плотнее закутался в теплую шерстяную ткань и вновь скрепил ее застежкой у самого горла. Я не ошибся — даже в неясных отблесках языков пламени было видно, как дрожат руки дядюшки.

Но Кельтилл был стар. Рано или поздно все люди, доживающие до такого возраста, начинают трястись, словно телега, которая вот-вот развалится. К тому же старики чаще плачут. Они кое-что повидали на своем веку, на их долю выпало много страданий, поэтому они проявляют больше участия, когда видят, как страдают другие. Особенно обостряется чувство сострадания в моменты, когда их разум затуманен вином.

Возраст наложил свой отпечаток на лицо дядюшки. Усы Кельтилла, которые раньше были почти белыми, пожелтели. Кожа на лбу, огрубевшая от палящего солнца и холодного ветра, собралась в глубокие морщины. В темноте он выглядел так, словно несколько лет пролежал в священном болоте, а сейчас поднялся, чтобы присоединиться к собравшимся на священной поляне. Дядюшка Кельтилл тяжело дышал, и так же, как собаки сообщают своим особым запахом другим животным о том, что определенная территория принадлежит им, он оповещал окружающих о своем присутствии личным ароматом — «букетом» из запахов вина, чеснока и лука.