Мне понадобилось двадцать минут, чтобы бесшумно повернуть его. Ее тоже нет!.. Как эта мысль вообще могла прийти мне в голову? Вот идиот. Но что мне оставалось делать, если она там… за этой стеной и может уйти?.. Целый час, медленными шагами до ее двери… Ждем… Часы пробили два. Ждем. Полтретьего. Все еще ждем… Сердце подкатывает к горлу. Ноги леденеют в снежной пустыне одиночества… Бездонность ночи отдается шумом в ушах… Вчера она приходила в мою комнату. Я умолял ее прийти сегодня ночью тоже. Она двусмысленно улыбнулась в ответ… Какая странная улыбка! Она устала и ляжет спать. Безмятежный храп довольных тел, не сходящих с ума от ревности, два, четыре, пять часов, исполненных мгновениями, когда необходимо выбрать лишь одно: вожделение, счастье, абсолютное блаженство или месть? Боже! Мой Боже! Вот оно. Вот!.. Это она. Ее дверь скрипнула. Открывается. В темноте белеет ее профиль. Куда она направляется? Она приближается. Она не знает, что я здесь. Не слышит моего дыхания. Я замираю в дверях комнаты. Что делать, если она пройдет мимо меня и не остановится?.. Все это обрушивается камнем вниз, в грудь… Я вжимаюсь в стену. Ее шаги. Шелест ее юбки и шорох ночного моря…

– Боже! Ты меня напугал!

– Ада, это я. Зайди.

В постели. Наконец-то. Она смущается, улыбается и отдается. Жестокое и счастливое мучение. Жгучие, благодарные слезы.

– Почему ты плачешь? Что с тобой?

Одна ее невинная, детская улыбка, и все вновь становится на место.

– Если бы ты не остановилась, то я схватил бы тебя за горло и задушил… Но не будем об этом. Я схожу с ума и умираю от ревности.

– Ты на самом деле сумасшедший. Не сжимай так мне горло. Ты делаешь мне больно.

Океан моей страсти стремится затопить пылающим, грубым, острым наслаждением маленькое, хрупкое, нежное создание, открытое ему навстречу, маленькую душу, пронзенную насквозь, сочащуюся ручейками наслаждения, как напрасно пролитой кровью. Зачем вопреки здравому смыслу стремиться присвоить сияние ее глаз? Зачем желать безраздельно владеть филантропическим пылом (да, да, «филантропическим», это верное слово) ее маленьких грудей? Зачем стоять на страже ее тесно сжатых ног? Сегодня мой сексуальный опыт иронически хохочет над тем ревнивым и глупым турком, который когда-то обитал в моем сердце.

В другой раз я плакал навзрыд в объятиях Ады.

– Прошу, умоляю тебя; видишь, я на коленях перед тобой; не говори больше о том юноше! Я не желаю слышать о нем.

Она изумленно смотрела на меня, и скрытое удовольствие окрасило ее щеки.

– Зачем так плакать? Сумасшедший! Сумасшедший!

– Веришь, что я тебя обожаю?

– Это все слова! Я знаю, что немного нравлюсь тебе, совсем чуть-чуть… Но ты слишком нервный сегодня. Не плачь.

Обнаженная, она встала, нашла расческу и принялась расчесывать свои длинные каштановые волосы. Стоя перед зеркалом, она рассматривала свои маленькие крепкие груди и ровный, без складок живот; ей доставляло удовольствие кружить по комнате голой, окутанной, как вуалью, длинными волосами. Ее удивительно гибкое тело с широкими, полными бедрами свидетельствовало о неукротимой животной силе. Я говорил:

– Какое великолепное животное! Тебе самое место в зверинце.

– Но меня там не кормили бы ничем, кроме ослятины.

– Ешь меня.

– Нет, ты мой обожаемый Томмазино. Ты мне так нравишься! Но думаю, что я мало значу для тебя. Гораздо меньше, чем твое последнее творение: твоя поэма, твое изумительное произведение. Она у тебя в чемодане. Никто не смеет к ней прикасаться!.. Она гораздо драгоценнее, чем я!..

– Ты предпочла бы, чтобы я был тупицей? Если бы я был обыкновенным мужчиной, то ты не осталась бы со мной.

– Нет, нет. Ты мой. Я выбрала тебя, милый. Ты неотделим от меня, как моя собственная кожа. Животное – в тебе, а не твой ум. Этот ужасный ум, в котором для меня столько всего непонятного, всё против меня.

– Я весь твой: плотью и кровью. Неужели ты не видишь, что я умираю от любви? Если ты меня бросишь, если ты мне изменишь, я покончу с собой. Одна только мысль о том, что тебе понравится кто-то другой, лишает меня сил жить. Ты не веришь?

– И да, и нет. Я уверена в том, что твоя слава, твои идеи гораздо, гораздо более важны для тебя, чем я.

– Я не изменил бы тебе ни с одной другой женщиной.

– Ах! Ах! Если бы это оказалась жена крупного парижского издателя, то я не была бы так уверена.

– Эти твои слова – нелепица. Не лги. Ты делаешь вид, будто не веришь в мою любовь, чтобы свести меня с ума.

Я спрыгнул с кровати и сильно стукнулся коленом об угол. Ада испуганно обернулась.

– Ты очень сильно ушибся, малыш?

С неожиданной нежностью она поцеловала мое колено, затем с любовью обернула его своими волосами и прижала к своей груди.

Однажды вечером я увидел Аду с двумя юношами в лодке, пристающей к берегу. Один из них был моим соперником. Я подумал, что лодки бывают дырявыми и иногда идут ко дну самым глупым образом. Я желал этого всеми силами души. После обеда на террасе – лихорадочные огни, отчетливый и пронзительный звон посуды, пестрое мигание лампочек вперемежку с первыми звездами над белыми столиками и голубой морской гладью. Шум прибоя и взрывы смеха. Смех Ады у меня за спиной, из-за другого столика. Я почувствовал ее истому и жар, беспечность, ее обнаженные, слишком обнаженные руки. Я слышал, как она поднялась и удалилась вместе со своим ухажером. Я нагнал ее в коридоре. Схватил за запястье и стиснул его стальными пальцами. Она вскрикнула, гневно обернулась и прошептала, приблизив свое лицо к моему, с бешенством и презрением:

– Ты глупец!.. Ревнуешь меня, как деревенский кретин. Раньше мне было весело с тобой, но теперь ты начинаешь надоедать мне!

Я ответил ей, сохраняя спокойствие, медленным и решительным голосом. Я не чувствовал ни осуждения, ни отчаяния.

– Развлекайся… Не теряй времени… У тебя еще есть три года… или чуть больше… пока ты хороша, чертовски хороша… А после… я не знаю…

Приступ гнева заставил ее вздрогнуть. Ее глаза наполнились слезами, но она сдерживалась. Я уставил на нее ледяной, металлический взгляд. Она повернулась и ушла с резким ироническим смехом. Час спустя я встретил ее дядю.

– Что с вами? Вам плохо? Кажется, вам не по себе.

– Я получил письмо с сообщением о смерти одного близкого друга.

Он повернулся было идти, но затем внезапно догнал меня.

– Извините. Вы очень молоды, и я могу говорить с вами, как отец.

Я заметил, что он был пьян. Он продолжал:

– Вы солгали мне пять минут назад. Вы, случаем, не влюбились в эту сумасшедшую, в мою племянницу?

– Нет. Даже в мыслях не было!

– Мне показалось. Если так, то это даже лучше. Хотите совет? Не обращайте внимания на Аду. Она красива, я знаю, и чрезвычайно умна, но она злая, лживая, эгоистичная и скупая. Четыре года назад один молодой аргентинец покончил с собой из-за нее в Турине. Спросите ее об этом. Само собой, не ссылаясь на меня. Хотел бы я посмотреть, что она вам ответит. Что касается ее мужа, этого немецкого пивного бочонка, то – знает он об этом или нет – он все равно ее не любит. Его интересуют только хлопчатник и проститутки. Это вечные, неизменные ценности.