Но герцог не ушел. Они снова услышали его смех.

— И ты здесь, Юбер? Плохи дела. Маленький Жозеф обскакал нас обоих. Ты лучше пойди к своей жене и постарайся наконец сделать нам наследника. Может, если угодишь ей, она в награду даст тебе понюхать гелиотропа.

Наконец неприятный визгливый смех замер в конце коридора.

«А я, — подумала Мари-Лор, — сыграла роль в комедии, в которой совсем не хотела участвовать».

Жозеф опустил руку, обнимавшую талию Мари-Лор. «Хорошо, что болезнь, — подумал он, — не лишила отца силы духа». Он усмехнулся, с удовольствием вспоминая, с каким злорадным смаком старый мерзавец произнес слово «гелиотроп».

Но к этому удовольствию примешивалось чувство вины, он пытался подавить его. И черт! Кто бы мог предположить, что этот слизняк Юбер тоже потащится в комнату Мари-Лор?

Виконт посмотрел на стоявшую рядом девушку. Ее лицо пылало от смущения и растерянности, она обхватила себя руками, стараясь прикрыть разорванное платье. Широко открытые от потрясения глаза меняли свой оттенок от серого к синему, а затем снова от синего к серому, отражая попытки понять, что произошло.

Он сжал руку — ту самую, что ласкала ее тело, руку, которая словно сама снова тянулась к ее груди. Эта рука, вероятно, могла бы написать научный трактат о размере и форме ее груди, мягкости и твердости, о соске, твердом на ощупь, как косточка вишни. Он не понимал, отчего это происходило, но его руки и губы прекрасно знали, что и как делать, как будто сами отдельно от него уже давно готовились к этому.

Объятия получились не такими, как он хотел; Жозеф намеревался вести себя более вежливо и искусно. Так, чтобы показать отцу, что девушка уже занята, и в то же время успокоить ее, что это все игра.

Конечно, он не собирался терять голову, попадать во власть такой банальной вещи, как желание. «Бог мой, — думал он, — должно быть, я ужасно напугал ее».

Но Мари-Лор не выглядела испуганной.

«Как она поняла мои намерения? — спрашивал он себя. — Что она собиралась делать, очутившись в моих объятиях?»

Должно быть, он захватил ее врасплох. Возможно, она уже засыпала, когда он пришел, и сонная подошла к двери. Да, говорил он себе, все происходило как во сне, и отсюда эта милая доверчивость. В их встрече чувствовалась какая-то неизбежность, что-то знакомое, они бросились друг к другу, как старые любовники, нашедшие друг друга глубокой ночью.

Нет, уже ничто не имело значения. Момент был упущен, что бы он или она ни собирались делать. Важным было лишь то, что ему удалось уберечь Мари-Лор.

Он снял с гвоздя шаль и протянул ей. Она глубоко вздохнула, грустно улыбнулась.

— Благодарю вас, — дрожащим голосом сказала она, закутываясь в шаль.

— Не за что. — Он пожал плечами.

— Нет, — более твердым тоном возразила она, придерживая юбку и приседая перед ним, — за многое. — Она засмеялась. — Потому что, если бы вы не пришли и не выставили отсюда месье герцога, мне бы пришлось дать ему тумака. И это в лучшем случае стоило бы мне потери места.

Виконт тоже рассмеялся. Но он понимал, что к его радости примешивается разочарование. Честно говоря, ему хотелось, чтобы она была более взволнована, даже потрясена тем, что произошло между ними.

Теперь он не сомневался, что все произошедшее лишь для него оказалось неожиданностью. Он жаждал, чтобы она хотела его. Он воображал самые невероятные вещи. Но убеждал себя: даже лучше, что так получилось. Она оказалась достаточно умна, чтобы быстро все понять и дальше вести себя соответствующим образом.

— Мой отец выглядел бы далеко не по-герцогски с выбитым передним зубом.

Раскрасневшиеся и запыхавшиеся, разделенные безопасными двадцатью или более дюймами, они улыбались друг другу, как актеры, вышедшие на поклоны после удачного выступления.

— Прошу прощения, — сказал виконт, — за порванное платье, мадемуазель Берне, но мне нужно было представить доказательства, которые бы убедили отца. Не имея времени договориться с вами заранее, я ограничился несколькими деталями.

«Лжец», — упрекнул он себя. Конечно же, он не имел ни малейшего намерения так жадно и бесцеремонно набрасываться на нее. Он обожал пуговки и кружева, замысловатые крючочки и петельки, умение ловко раздевать даму было одним из его талантов. Но соблазнительная небольшая прореха в ее платье, не длиннее его большого пальца, оказалась красноречивым доказательством в этом спектакле. В моральном кодексе отца это был знак, обозначающий нетерпеливое желание: хозяин не потерпит таких помех, как одежда служанки. Хозяин просто сорвет все, мешающее ему на пути к удовольствию, прежде чем швырнуть ее на постель, завернуть ее юбки и…

Таково было представление о развлечении со служанкой его отца, но не его. Конечно, нет. Он бы сорвал с нее платье умелым артистичным жестом. Сделал бы то, что ему нужно, и не занимался бы бесполезным самобичеванием.

Мари-Лор задумчиво кивнула.

— Но ваш брат. — Она нахмурилась. — Вы не предполагали, что граф месье Юбер тоже может здесь появиться?

Да, он не предполагал. И не мог предвидеть мерзких слов отца, раздававшихся в коридоре, где неподалеку спали слуги. Виконт поморщился. Она имела основания беспокоиться. Завтра утром все слуги и крестьяне, живущие в радиусе лиги от замка, будут знать эту историю.

И поскольку они, вероятно, уже насмехаются над явной неспособностью Юбера сделать жене ребенка, то этот новый всплеск шуток едва ли улучшит положение. Бедная раздражительная Амели, уже неуверенная в своей власти, каждый раз, когда слуга будет кланяться или служанка приседать перед ней, начнет думать, что над ней насмехаются или выражают презрение.

И во всем она будет обвинять Мари-Лор.

— Нет, — сказал Жозеф, — я не думал, что граф явится сюда. Как и о… э… о том, какие последствия это будет иметь для вас. Могу представить, — добавил он, — что и при самых лучших обстоятельствах моя невестка не слишком приятная хозяйка для слуг.

— Она сказала, что меня могут уволить за распутное поведение. — Голос Мари-Лор дрогнул.

— Не беспокойтесь. Я сделаю так, что этого не случится. — «Небольшая светская учтивость вот и все, что потребуется», — подумал он. — Но, боюсь, я не смогу превратить ее в добрую хозяйку.

Девушка пожала плечами, и он смутился. Было очевидно, что сейчас «хорошие» условия беспокоили ее меньше всего.

— Не беспокойтесь, — повторил он, — я обещаю, что вы не потеряете работу. Хотя бы это я могу сделать для человека, спасшего мне жизнь.

Ей хотелось, чтобы он не был так любезен, не сочувствовал ее положению. Она бы предпочла видеть его рассерженным, каким он был прошлой зимой, когда отчитывал ее за то, что она читала на страницах не написанное автором. Тот неприятный человек мог бы силой овладеть ею. Если бы тот человек был с ней здесь, она испытывала бы только возмущение.