Больше всего ей нравился неоспоримый правитель месье Коле. Мари-Лор всегда любила готовить. После смерти мамы она почти наизусть выучила книгу «Современная кухня», и ей было приятно увидеть ее здесь, на полке месье Коле. А когда однажды утром перед работой повар застал ее с книгой в руках, он не только не наказал ее, а проэкзаменовал, одобрительно кивая, когда девушка пересказывала разумные кулинарные советы.

Великодушный учитель поощрял ее стремление научиться у него всему. Он даже высказал предположение, что ей лучше стать кухаркой, чем жить с Жилем и Сильви. «Получающая жалованье служанка, — сказал он, — всегда живет лучше, чем бесплатная, какой станет одинокая сестра, даже если будет жить у самого лучшего из братьев».

Мари-Лор все еще обдумывала совет повара, а также и свои собственные тайные планы. Если она может заработать на независимое существование здесь, посередине пустыни, почему бы не рискнуть заработать в городе — в городе с театрами, кафе и книжными лавками? Кухарка, даже в буржуазной семье, может вести достойную жизнь. А может быть, если она будет достаточно разумна и сумеет накопить деньги… может быть, ей не придется оставаться кухаркой всю жизнь.

Итак, сделала Мари-Лор вывод, все обернулось не так плохо. Контрабандист виконт действительно не смошенничал с книгами; и к этому времени она уже перестала обвинять его за то, что он невольно помог ей узнать, что такое вожделение. Как бы ни была сурова, тяжела и убога ее жизнь, она радовалась, что избежала брака без любви.

Может случиться, что когда-нибудь она встретит кого-нибудь еще, человека, который пробудит в ней желания, не пренебрегая чувствами, кто будет обладать притягательной силой, как у виконта, но без его грубого непостоянства чувств. И — поскольку она лишь мечтала — человека равного ей по положению в обществе. Да, убеждала Мари-Лор себя, когда-нибудь она встретит такого человека. В то самое «когда-нибудь», когда она покончит с мытьем горшков и вернется в мир книг.

Мари-Лор кивнула, словно ее убедила безупречная логика, а не упрямый оптимизм. Ладно, если некому напомнить ей, что это все же возможно, то она сделает это сама.

Пора спать, сказала она себе. Завтра будет тяжелый день. Но прежде чем уснуть… Мари-Лор вздохнула и покачала головой. Даже она не могла убедить себя, что последняя мысль подсказана логикой. Это всего лишь была слабая жалкая надежда, последняя маленькая просьба к судьбе. «Пожалуйста, — шептала она, обращаясь к каким-то высшим силам, которые могли услышать ее. — Пожалуйста, сделайте так, чтобы он поскорее уехал».

Она только начала расстегивать платье, когда кто-то громко заколотил в ее дверь.

В последующие годы Мари-Лор мучили сомнения, правильно ли она сделала, что запомнила то, что произошло. Конечно, она могла живо и ясно представить себе радость и восторг, которые пережила в ту минуту. Но она никогда не могла четко отделить виденное от воображаемого. Или передать то, что она испытывала, ее изумление, значение каждого жеста и волшебство первых объятий.

Когда она открыла дверь и увидела его черные глаза, он очень тихо заговорил. «Простите, мадемуазель Берне, я потом все объясню», — послышалось ей. Возможно, он сказал что-то еще об «опасности» и «защите», но она была уверена только в том, что он назвал ее «мадемуазель Берне». Мари-Лор могла поклясться в том, что ею овладело единственное чувство — головокружительной радости и лихорадочного экстаза, — глупая эгоистическая радость и мстительная гордость, оттого что он все-таки не забыл ее имени.

На нем не было ни камзола, ни жилета. Девушка мельком скользнула взглядом по его бедрам в жемчужно-серых бархатных панталонах. Игра света и тени на бархате от колеблющегося света свечи выявляла больше, чем она могла или была готова понять.

«Глупости, — потом думала Мари-Лор. — Я и раньше замечала у него выпуклость между ног». В конце концов, она не ребенок и не дурочка, бархат явно обтягивал бугорок его плоти. И даже если, впервые заметив это, она была смущена и не хотела обращать внимания, то через несколько мгновений безошибочно все поняла, почувствовав, как он прижимается к ее бедрам. И не стоило притворяться, что это не возбуждало ее.

Она чувствовала, как полотно его рубашки трется о ее грудь и плечи, а рука обхватывает упругую плоть. Ее поразило, что в этом было что-то уже знакомое, где-то в самом потаенном уголке ее существа желание ощутить эти прикосновения к груди таилось еще с тех пор, когда она смотрела, как он складывает книги на отцовском столе.

Был ли это треск рвущейся ткани? Трудно различить его среди звуков громко бьющегося сердца и дыхания, когда его губы впивались в ее, заставляя их раскрываться под настойчивым натиском языка.

Виконт прижимал Мари-Лор к себе, сначала крепко обняв за талию. Она хорошо это помнила. А затем… она была почти уверена в том, что произошло дальше, вернее, не очень уверена. Положение становилось рискованным. Его рука медленно, но властно начала спускаться ниже, немного задержалась на округлостях ее ягодиц, отшвыривая в сторону юбки. И куда эта рука направлялась дальше, и куда он мог запустить свои пальцы…

Впоследствии Мари-Лор удивлялась, что не была ни шокирована, ни испугана его явно неприличными действиями. Но разве она сама не ласкала под рубашкой его спину и поясницу? Как могли оскорбить ее его ласки, когда она сама старалась коснуться любого доступного кусочка его тела? Она чувствовала дрожь и боль в животе, совсем как в ту ночь в Монпелье…

Такой всплеск, такой поток ощущений. И совершенно необъяснимо прежде всего то, как они оказались в объятиях друг друга. Нельзя было сказать, что он «схватил» ее или что она «бросилась» в его объятия. И если вначале были какой-то решающий жест, нерешительное или смелое прикосновение, то она не могла сказать ни что это было, ни кто сделал первый шаг. Просто это произошло, как… вспышка летней молнии.

И так же быстро закончилось.

Дверь затряслась. Мари-Лор с ужасом поняла, что она не заперта. Но кто мог прийти сюда в столь поздний час?

Она заморгала, внезапно ослепленная пламенем еще одной свечи. Дверь распахнул невысокий мужчина в стеганом атласном халате, расстегнутом на груди. Его морщинистая шея казалась багровой на рюшах его рубашки.

Виконт убрал руку с груди Мари-Лор, опустил ее юбки, но продолжал обнимать за талию. Она пыталась отстраниться, но оказалось, что без его помощи не может удержаться на ногах.

Она услышала смех. Тоненький, ироничный, но, как ни странно, добродушный. Безумный смех герцога.

— А я-то думал, что ты слишком ярый приверженец равенства, чтобы воспользоваться служанкой, Жозеф. — Старик качал головой с нарочитым недовольством.

Он стоял с раскрытым ртом, но в его маленьких голубых глазках блестел ум и даже гордость.

— Первая хорошенькая девушка, которую они наконец наняли, — вздохнул он. — Ладно, человечество меняется, с этим не поспоришь. — Его тонкие синие губы скривились в насмешливой улыбке. — Но я рад, что ты кое-чему научился. Хватай… черт, как это говорится? Хватай момент? Нет. Ах да, хватай время. — Он снова рассмеялся. — Или хватай все, что можно ухватить. — Он с вожделением покосился на разорванное платье Мари-Лор и немного обнажившуюся грудь. — Зато я обыграю тебя в шахматы завтра. Слабое утешение, но тут уж я тебя обставлю. — Дверь-то ты мог бы запереть, — проворчал он, прежде чем захлопнуть ее за собой.