— Мне надо срочно отсюда убраться, — говорит он, едва проглотив первую порцию. — Здесь на стенку полезешь от одного этого больничного запаха.

Как я его понимаю! У нас у всех на больницу одна реакция: запах антисептика, все эти каталки, капельницы и белые халаты слишком напоминают годы, проведенные в Школе, и вызывают в памяти все те лабораторные эксперименты, которые мы стараемся вычеркнуть из прошлого.

Поворачиваюсь к Анне:

— По-моему, Ник вполне уже может ехать с нами.

Она смотрит на меня, явно что-то обдумывает и наконец соглашается:

— Хорошо. Мне нужно немного времени, чтобы заполнить здесь бумаги на выписку. Дорога ко мне займет час-полтора. Я живу в северной Виржинии.

Как я ни удивлена, но, надеюсь, на моем лице это не написано. Я только спокойно соглашаюсь:

— Ладно.

Анна уходит, и мы остаемся одни.

— Ребята, я не знаю, что будет дальше. Надо ко всему быть готовыми. Держите ухо востро. Ни на минуту не теряйте бдительности. Клык, ты уверен, что можешь двигаться?

Отодвинув от себя поднос, он пожимает плечами. Он снова выглядит усталым и слабым.

— Могу.

— Конечно, может. Кник у нас супермен, — ерничает Игги.

— Джеф, заткнись, — говорю я ему с улыбкой.

20

Виргиния — очень красивый штат. Плавно перекатывающиеся холмы, леса, на которые осень уже пролила свои яркие красно-желтые краски, лошади, пасущиеся на зеленых лугах.

Аннин огромный «Шевроле Субурбан» с легкостью вместил нас всех шестерых. В нем даже было достаточно места, чтобы Клык мог откинуться и вытянуть ноги. Он не жалуется, но я всю дорогу не спускаю с него глаз, замечая, как на каждой выбоине и каждом ухабе вздуваются желваками его скулы.

Со мной тоже творится та же петрушка, что и вчера ночью: бросает в жар, сердце колотится как сумасшедшее, дыхание неровное и прерывистое, и по всему телу ползут мурашки.

Тотал сидел у меня на коленях и смотрел в окно. Но теперь глянул своими черными блестящими глазами, нарочно поднялся и перебрался через Клыка на колени к Ангелу, всем своим видом показывая: коли ты такая, я с тобой рядом сидеть на буду.

— Ой, смотрите, смотрите, — кричит Надж, показывая пальцем в окно, — вон та лошадь совсем белая. Настоящая лошадь для ангелов. А что там за свернутые тюки?

— Это сено теперь так упаковывают, — объясняет ей Анна, — раньше его сгребали в стога, а теперь вот в такие тюки сворачивают. Они меньше места занимают.

— Здесь ужасно красиво, — Надж практически подпрыгивает на сиденье рядом с Анной. — Мне холмы прямо ужасно нравятся. А что там за дерево такое цветное, с листьями, как звезды?

— Клен. Клены осенью в самые яркие цвета окрашены.

— А какой у тебя дом? — продолжает допытываться Надж. — Весь белый, с колоннами? Как Тара? Ты видела этот фильм?

— «Унесенные ветром»? Нет, боюсь, мой дом совсем не такой. Тара — дом богатых плантаторов на юге, а у меня просто старая ферма. Но зато двадцать пять гектаров земли вокруг. Набегаетесь там вволю. Мы уже почти приехали.

Двадцать минут спустя Анна завернула на въезд на частную дорогу, щелкнула какой-то кнопкой, двустворчатые кованые железные ворота сами отворились, пропуская нашу машину. Едва мы проехали, они снова сами собой закрылись, от чего все мои сенсоры опасности автоматически переключились в состояние боевой готовности.

Чтобы доехать до дома, потребовалась целая минута. Проезд был усыпан битой ракушкой и петлял среди старых раскидистых деревьев. Сорванные ветром красно-желтые листья, плавно кружась, опускались на крышу машины.

— Приехали, вылезайте. — Анна заворачивает на парковку за угол дома. — Надеюсь, вам у меня понравится.

Не выходя из машины, мы застыли, глядя в окна. Ее дом похож на картинку. Нижняя часть из округлых речных камней, а верх обшит белой дранкой. Вход через большущую веранду. Кое-где на кустах, обрамляющих передний дворик, еще доцветает гортензия.

— Там за домом пруд. Он мелкий и прогревается быстро. Так что в солнечный день, может, еще покупаетесь.

Мы наконец высыпали из машины. Какое счастье снова оказаться на открытом пространстве!

— Здесь даже воздух особенный! — продолжает восхищаться Надж. Морщит нос и глубоко вдыхает. — А-а-а! Как хорошо пахнет.

Дом стоит на вершине невысокого холма, и по склону вниз плавно спускается газон, а дальше за ним — фруктовый сад. На деревьях полно большущих красных яблок. Чирикают птицы. Ни тебе запаха асфальта, ни вони резины машинных колес. Кроме птиц да шуршания листьев — ни единого звука.

Анна открыла дверь и смеется:

— Что вы стоите, проходите сюда. Пошли смотреть ваши комнаты.

Я киваю, и Надж и Ангел поворачивают в дом. Газзи спешит за ними.

Игги останавливается рядом со мной и шепотом спрашивает:

— На что это похоже?

— Это, Джеф, похоже на рай земной! — отвечает вместо меня Клык.

21

Шершавая кора дерева уже в кровь стерла ему ноги и руки. Но Ари не обращает внимания. После нестерпимой боли от вживления крыльев это все — детские игрушки. Он усмехнулся. Если уж совсем точно выражаться, так все, что он делает, это детские игрушки. Ему всего семь лет. Почти что восемь. Восемь будет в апреле. Не то чтобы это имело большое значение. Папаша вообще, поди, не вспомнит. Так что в день рождения торта и подарков он ни от кого не ждет.

Снова приставил к глазам бинокль и сцепил челюсти. Птичьи отродья вылезают из машины. Пока никого не было, он уже успел обойти территорию, заглянул в окна дома. Эти птички, кажись, сюда, как на курорт, завалятся. Все-то здесь для них устроено, по крайней мере, на время.

Несправедливо! У Ари даже слов нет, как несправедливо. Он с такой силой вцепился в ветку, что она треснула и загнала под кожу длинную тонкую щепку. На руке выступила ярко-красная капля крови.

Он смотрит на нее в ожидании, когда сигналы боли медленно доползут в мозг. Хватает занозу за торчащий хвост и выдергивает прежде, чем его неповоротливый мозг успевает зафиксировать повреждение.

Это дерево — его обзорная площадка. Остальная команда раскинула лагерь внизу в корнях. Похоже, они застряли здесь надолго. Вести дистанционное наблюдение за птичьим отродьем, видно, придется не день и не два.

Ему бы пробраться на территорию, подойти к Макс сзади, похлопать ее по плечу, подождать, пока она обернется, — и хрясь ее в нос! Но нет, она теперь будет жить в этих хоромах, думать, какая она совершенная да прекрасная, и что она лучше всех, лучше и важнее, чем он, Ари.

Но если что его обрадовало — это выражение ее лица, когда она увидела его живым. Шок и ужас. Он, Ари, ее лицо ясно видел. Это за последние сорок восемь часов главное событие. Если ему чего хочется в этой жизни, так чтобы она на него всегда так смотрела. В шоке и с ужасом.