Умна она, ничего не скажешь. Даже если я им еще ничего не сказала, она уже представила дело решенным.

— Конечно-конечно, подтверждает Ангел. — Мы уже знаем, что мы немного поживем в твоем доме.

— Ну вот, значит, вы уже все знаете, — улыбается Анна.

— Только Тотал тоже с нами, хорошо? — забеспокоилась Ангел.

— Тотал?

— Это моя собака. — И Ангел показывает пальцем под стул, где Тотал уютно свернулся в клубочек и спит, положив голову на лапы. Глядя на него, Анна недоумевает:

— Как тебе удалось собаку с собой в больницу привести?

Мне не особенно хочется вдаваться на эту тему в подробности. К тому же мы еще не все обсудили.

— Как только К… Ника можно будет перевезти, мы все вместе поедем к Анне. И сами отдохнем, и Ник там поправится. Идет?

Все кивают, хотя и с разной степенью энтузиазма.

— Кник, — бормочет Игги, но я его игнорирую. Тем более что Анна, похоже, со мной не согласна:

— Ника нельзя будет перевозить еще как минимум целую неделю. Так что ко мне мы уедем сегодня, а он к вам присоединится, когда его врачи отпустят.

Я вижу, как помрачнели Надж и Газман.

— Нет, — возражаю я Анне, — я на это не соглашалась. Ника мы здесь одного ни за что не оставим.

— Почему одного? Здесь с ним и врачи, и медсестры, и двоих наших агентов мы у двери его охранять поставим. Круглосуточная охрана двадцать четыре часа в сутки.

Я скрестила руки на груди:

— Нет, для ирейзеров двое ваших охранников — детские игрушки.

Анна пропускает мое замечание мимо ушей. Не мудрено. Ирейзеры ей пока не встречались, вот она и не понимает всей серьезности положения.

— Вам у меня будет намного лучше.

— А Нику будет намного лучше, если мы останемся с ним.

— Но Ника нельзя перевозить. Вы что, собираетесь в его палате все это время торчать?

17

— Девчонкам отдадим кровать, — предлагает Газзи, — а мы с Игги можем спать на полу.

— Это что еще за сексуальная дискриминация? — я поднимаю брови. — Как насчет того, что койку делят двое самых младших, потому что только они могут вдвоем на ней уместиться. Эти двое — ты и Ангел.

— Конечно, — подпевает мне Надж, — я тоже могу на полу, я тебе, Газ, не принцесса на горошине какая-то, чтобы мне на кровати спать.

Упрямая мина на лице у Газмана предупреждает меня о приближающемся катаклизме, и я спешу разрешить назревающую «семейную сцену». Клык лежит в палате на двоих, но вторая койка пустует. Там и будут спать двое младших, а остальные как-нибудь устроятся, где и как придется.

— Принцу, конечно же, полагается отдельное собственное ложе. — Я нарочно стараюсь обращаться к Клыку. Пусть не думает, что он — пусть даже временно — лишен права голоса.

— Да уж, само собой разумеется. У принца в боку зияющая рана.

Он уже вполне в состоянии реагировать на наши разборки, но все еще бледный как смерть и язык у него шевелится с трудом. Есть он не может, и ему ставят внутривенную капельницу с питательным раствором. После операции Игги сдал для него еще пинту крови. Что, безусловно, здорово Клыку помогло.

— На данный момент тебя хорошенько заштопали. Так что хватит тебе прибедняться.

— Когда меня отсюда выпустят?

— Говорят, через недельку.

— Значит, примерно завтра?

— Я тоже так думаю.

В тот вечер мы все улеглись рано. Заснули как убитые. Если принять во внимание все, происшедшее за последние сутки, это совершенно не удивительно. К девяти часам мне слышно только дружное сонное сопение. Агенты откуда-то приволокли нам коврики для йоги. Из них получились вполне пристойные лежанки. А после каменного пола пещеры или бетонной скамьи в Нью-Йоркском туннеле — вообще образец комфорта.

Теперь, когда все затихли, и я стараюсь отключить мозги и перестать думать, хотя бы на ночь.

Голос, давай скорей, выступай со своими комментариями, пока я совсем не отрубилась.

Это ты сама выбрала остаться с Клыком.

Сама, я же не отпираюсь. Что Газзи тогда на берегу сказал, когда «скорая» приехала… Младший-то он младший, но ведь прав был. Даже если, на первый взгляд, безопаснее стаю разделить, делать этого нельзя. Все вместе, всей семьей, так или иначе, мы всегда уцелеем. А порознь — еще бабушка надвое сказала.

Семья для тебя на первом месте. Разве ты не сама мне об этом когда-то говорила?

Говорила. Поэтому, как выберемся отсюда, сразу будем родителей разыскивать.

Пробую глубоко дышать и расслабиться. Я совершенно на пределе. Сил никаких нет, но мозг мой не отключается, хоть плачь. Как закрою глаза, в голове всякие картинки встают: взрываются здания, какое-то грибоподобное облако, покрытые нефтяной пленкой дохлые утки, горы мусора, атомные станции. И ни конца этому кошмару нет, ни края.

Снова села. Глаза открыла. Но лучше мне все равно не стало. Хреново мне было где-то уже с середины дня. Только я об этом никому не говорила. Голова болела тошнотворно, но терпимо. Хорошо хоть не так, как в последнее время, — приступом, который черепушку надвое моментально раскалывает и мозги по стенкам размазывает. К счастью, такие приступы теперь у меня стали реже. Я даже теорию придумала: те мигрени просто означали, что мой мозг адаптировался к соседству с непрошеным гостем-грубияном — моим внутренним голосом. Он засел у меня в голове и там себе пространство отвоевывал. А теперь прижился, мозги к нему попривыкли, вот мигрени и утихомирились.

Но нынешняя моя хворь — совсем другая. Мне ужасно жарко. Я вся горю. Сердце бухает. И психоз нарастает так, что я на каждый шорох подскакиваю.

Может, это от того, что ирейзеры активировали чип-отслеживатель, который я у доктора Мартинез на своем рентгеновском снимке видела? Если не чип, то как они вечно ухитряются нас найти? Вот мой всегдашний вопрос.

Смотрю на Тотала, спящего на кровати в ногах у Газзи и Ангела. Лежит себе на спине, а лапы вверх поднял. Может, и он меченый? Может, они его к нам специально подослали и теперь по нему нас отслеживают?

Уф, жара. Вот бы покататься в снегу, втереть снег в руки, в ноги, в спину. Или просто открыть окно и вылететь в прохладное ночное небо. Я представила себе, как лечу назад к доктору Мартинез и к Элле, ее дочке. Среди людей они мои единственные друзья. Доктор Мартинез уж наверняка будет знать, что делать. Сердце бьется так часто, будто в груди кто-то наяривает бешеную барабанную дробь.

Встаю и осторожно пробираюсь среди спящих на полу тел к маленькой раковине на стене. Включаю холодную воду и подставляю под струю руки. Наклоняюсь и, стараясь унять жар, снова и снова плещу водой в лицо. Вот бы встать под ледяной душ! Совсем бы полегчало.