— Чема, привет! Надеюсь, ты еще не забыл Альберто де Арнелью?

— Аль? Сколько лет, сколько зим! Тебя трудно забыть. Твои фотографии в обнимку с хорошенькими девушками не сходят со страниц журналов. Ты как, звонишь по делу или просто соскучился?

— По делу, — сокрушенно вздохнув, признался Альберто. — Я тебе звонил несколько раз, но ты каждый раз был в каком-то очередном экзотическом уголке, снимая банановых диктаторов или последствия стихийных бедствий.

— Если ты мне обещаешь эксклюзивное интервью о твоих сердечных делах, мы можем пропустить пару стаканчиков вина.

— Все, что захочешь, — щедро пообещал Альберто.

— Как насчет бара «Сатанас»?

— Ты что, спятил? Там же собираются только голубые и лесбиянки!

— Я сейчас как раз готовлю материал о сексуальных меньшинствах. Не поверишь, ради дела я даже иногда ношу серьгу в левом ухе и крашу губы помадой цвета фуксии.

— Чема, ради Бога! — взмолился Альберто. — Ты же не хочешь, чтобы меня сфотографировали в баре педерастов в компании голубого журналиста! У меня и без того хватает проблем. Лучше я приглашу тебя на ужин. Какой ресторан ты предпочитаешь — «Риц» или «Семь дверей»?

— Ого! — Чема присвистнул. — Пожалуй, я выберу «Семь дверей». Видно, у тебя действительно ко мне серьезное дело. Хочешь, чтобы я подкрасил губы фуксией?

— Иди к черту! — сказал Альберто. — Ты можешь быть на месте через сорок минут?

— Уже лечу, — ответил Хосе Мануэль и повесил трубку.

— Чечня? Тебя действительно интересуют чеченские террористы? — с недоверием спросил Хосе Мануэль, уписывая весенний салат с лангустами.

— Я тут на днях включил телевизор, — объяснил Альберто, — и посмотрел репортаж о том, как чеченцы захватили двух заложников и угрожают убить их в случае, если российские власти не выполнят их требования.

— Ну и что?

— Я просто подумал, как несправедливо, что эти люди должны умереть ни за что ни про что в руках каких-то ненормальных фанатиков.

— Сотни людей умирают каждый день. Некоторые из них умирают от рук убийц, некоторые умирают от голода, некоторые от отсутствия надлежащей медицинской помощи. Так было всегда, и так будет всегда. Насколько я помню, раньше тебя подобные вещи не беспокоили.

— Ты же сам неоднократно говорил мне, что нельзя быть равнодушным к людским страданиям. Люди меняются. Я изменился.

— Свежо предание, да верится с трудом, — скептически заметил Хосе Мануэль, отодвигая в сторону опустевшую тарелку. — Эти заложники — испанцы?

— Нет, русские.

— Ты их знаешь?

— Откуда я могу их знать? У меня нет ни одного знакомого русского.

Хосе Мануэль задумчиво почесал затылок.

— Так почему тебя все-таки интересуют эти русские заложники?

Альберто разозлился.

— Послушай, Чема, — сухо сказал он, — не суй свой длинный журналистский нос не в свое дело. Тут ты ничего не накопаешь. У меня есть свои причуды и капризы. Просто захотелось узнать, каким образом можно было бы вызволить этих заложников, например, войдя в контакт с террористами и предложив им выкуп. Если ты можешь помочь — помоги, если не можешь или не хочешь — твое дело. Только не приставай ко мне со своими дурацкими расспросами. У меня сейчас слишком много проблем.

— Да, я знаю, твоя мать находится в госпитале Сан-Пабло. Как она?

— Журналисты уже и об этом пронюхали? — возмутился Альберто.

— Она же маркиза, — пожал плечами Хосе Мануэль. — Ты же понимаешь…

— Врачи пока не говорят ничего определенного. Состояние стабилизировалось. Нам остается только ждать.

— Мне жаль, что твоя мать больна. Мария Тереза — прекрасная женщина.

Хосе Мануэль сочувственно склонил голову и тут же встрепенулся, вдохновленный пришедшей ему в голову мыслью.

— Я знаю, почему ты хочешь освободить русских заложников! — громко воскликнул он.

Люди за соседними столиками вздрогнули и оглянулись. Альберто тоже вздрогнул.

— Ты что, спятил! — прошипел он. — Ты хочешь, чтобы завтра все газеты пестрели заголовками «Маркиз де Арнелья ведет переговоры с чеченскими террористами»? Еще одна такая выходка — и я тебя прикончу. Я надеялся, что в Сорбонне тебе привили элементарное понимание журналистской этики.

Чема смутился.

— Извини, я что-то чересчур расслабился, — сказал он. — Просто я догадался, почему ты хочешь освободить этих русских, и это тронуло меня до глубины души.

— Так почему я хочу освободить этих русских? — поинтересовался Альберто.

— Конечно же, для того, чтобы спасти твою мать!

Альберто тихо чертыхнулся про себя. Он не верил в телепатию и ясновидение, но он и представить не мог, как его друг догадался о связи между Марией Терезой и похищенным русским фокусником.

— Какое отношение моя мать имеет к этим заложникам? — осторожно спросил он.

— Не держи меня за дурачка! — гордо воскликнул Хосе Мануэль. — Это же очевидно! В день, когда твоя мать получила инфаркт, ты был так потрясен, что когда увидел репортаж о русских заложниках, то дал обет спасти их жизни и взамен попросил Господа или Деву Марию совершить чудо и сделать так, чтобы твоя мать выздоровела.

Альберто расслабился. Эта версия устраивала его. По крайней мере теперь Чема успокоится и отвяжется от него.

— Ты действительно очень умен, — решил польстить журналисту маркиз, придавая своему лицу строгое и скорбное выражение. — Мой обет Богу — вещь столь личная и интимная, что я хотел бы, чтоб ни одна живая душа не узнала о нем. Но тебя не проведешь. Я надеюсь, ты сохранишь мою тайну, иначе боюсь, что обет потеряет силу.

Хосе Мануэль успокаивающе-торжественным жестом поднял правую руку.

— Клянусь, что буду нем, как мумия Эхнатона. И думаю, что смогу помочь тебе. Я бывал в тех краях, и у меня сохранились кое-какие связи на Кавказе. По крайней мере ты будешь знать, с чего начать.

После гостиницы «Ыыт» номер в «Енисее» казался Маше роскошным, несмотря на то что в нем не было даже туалета, не говоря уже о душе или ванне, а в общественном душе отсутствовала горячая вода. Зато под потолком в круглом белом плафоне ярко сияла лампочка Ильича, и даже батареи центрального отопления — о чудо! — были теплыми.

Маша, продрогшая до костей после ледяного душа, натянула второй свитер и плеснула в стакан немного «Столичной».

— Прости меня, папочка, — обращаясь почему-то к бутылке, сказала она. — Я пыталась помочь тебе, но больше не могу. Костолом собирается тащить меня в Якутск, оттуда в Вилюйск, а затем в Нюрбу. Еще одной гостиницы «Ыыт» я не выдержу. Или я немедленно смоюсь отсюда в какое-то более или менее приличное место, или стану законченной алкоголичкой и в пьяном угаре покончу с собой. Мне моя жизнь дорога как память.