Я видела его очень четко и ясно – он стоял на параллельном эскалаторе, ехал вверх, а я – вниз, так что мы смотрели прямо друг на друга. Я что-то кричала ему – громко и даже яростно – как кричат люди, тонущие в океане, когда вдали от них, на недосягаемом расстоянии, проплывает равнодушный белый корабль. Последний шанс. Я кричала, рискуя выплюнуть собственные легкие. В груди все разрывалось от боли, я мотала головой и пыталась перепрыгнуть через мешающих мне людей, побежать наверх.

На обоих эскалаторах люди стояли недвижимо и смотрели прямо перед собой. Странно, подумала я, почему ни одного из них не волнует то, что со мной происходит? Они были похожи на роботов, поставленных сюда именно для того, чтобы мешать мне. Эта до жути нелепая ситуация заставляла меня кричать еще громче.

Среди них лишь Андре казался живым. Он смотрел на меня с беспокойством и осуждением, хмурился и сжимал в напряжении губы. Его пленительно воинственный вид гипнотизировал меня. Я что-то пыталась вспомнить, но никак не могла. Андре молчал и, похоже, тоже не слышал меня. Я прислушалась и поняла, что в этом метро, таком глубоком, словно оно берет начало прямо из ада, нет никаких звуков. Совершенная тишина, и даже мои крики звучат только в моей голове.

– Андре, прости меня! – прошептала я, когда мы поравнялись с ним. Разминувшись, мы развернулись друг к другу лицом; из моих глаз лились слезы.

– Почему ты не веришь мне? – спросил он, и вдруг вся эта толпа каменных роботов-людей пришла в движение, все они вдруг зашагали, толкая меня вперед, пока я наконец не потеряла Андре из виду. И тут мне стало страшно, так страшно, как не было никогда в жизни. Я попыталась идти против людского потока, но это было слишком тяжело. В какой-то момент я вдруг увидела среди толпы еще одно знакомое лицо, но только проснувшись, поняла, что это был Сережа.

Я лежала связанная, с каким-то самодельным кляпом во рту, в полной темноте, заполненной моими собственными шорохами и звуками. В первый момент, когда я пришла в себя, даже не поняла, где нахожусь. Это было не так-то просто понять, я почти не могла пошевелиться, а любые крики тонули в кляпе, и я рисковала захлебнуться собственной слюной. Кашлять с кляпом во рту было примерно то же, что пытаться дышать через подушку. Но я все равно инстинктивно дергалась и пыталась высвободиться, закричать. Такова человеческая природа, до последнего вздоха мы движимы желанием жить.

В итоге я замерла и попыталась выровнять дыхание. Спокойствие, только спокойствие. Хотя какое, к черту, спокойствие. Вряд ли Карлсон попадал в такие ситуации. Я дрожала всем телом, но не от холода, а от страха, ставшего чисто физиологическим, инстинктивным, животным. Я попыталась понять, где оказалась, хотела зацепиться хотя бы за что-то, и вот – нашлось! Я поняла, где нахожусь. Запах металла, глухие звуки ударов о стенки говорили, что я лежу в том самом ящике-кофре, на котором сидела до этого. Я похолодела, прислушиваясь к движениям вокруг. Кофр куда-то несли. Я лежала в металлическом ящике, и меня несли – не один человек, а как минимум двое. С Марко кто-то был? Откуда он вообще взялся за сценой? Ждал меня там? Утром я и сама не знала, что вечером окажусь в Питере, на мамином спектакле. Может, Марко следил за мной? Вряд ли, хотя…

И тут мне всё стало ясно.

Да мамиными афишами весь город оклеен, информация о спектаклях мелькает по всему интернету. Не меня он ждал в театре, конечно же, не меня. Как он, должно быть, удивился, увидев меня, сидящую на кофре. Ведь он пришел туда за моей мамой. Это же так просто! Пришел, чтобы закончить начатое. От бессильной ярости я чуть не проглотила кляп.

Теперь всё встало на свои места. Попасть в театр совершенно несложно: нужно лишь купить билет. Марко же решил подготовить свой собственный спектакль, поставив в нужном месте ничем не примечательный театральный ящик, в котором запросто можно вынести тело. Он пришел, чтобы убить мою мать, но вместо этого увидел меня, мирно восседающую на его ящике.

О господи! Я вдруг почувствовала, как ящик тряхнуло, а затем его поставили на твердую поверхность. Нет, не на землю. Где-то подо мной заурчал работающий двигатель, теперь меня увозили. Мозг сопротивлялся с яростью пойманного в ловушку зайца, я искала выход, перебирала в уме тысячу вариантов, но никак не могла развязать руки или выплюнуть кляп. Рот болел, тряпка пропиталась слюной, мне было холодно, болела голова. Я с горечью подумала, что все эти чувства, весь этот дискомфорт, возможно, будет последним моим опытом на земле, ибо если меня везли, чтобы закопать в каком-нибудь заранее приготовленном месте, то ни одного живого лица я уже не увижу.

Только темнота, теснота и бескрайнее отчаяние внутри этого кофра.

Я забилась и затряслась с удесятеренной силой, но никакого эффекта не достигла. Вспомнился фильм «Убить Билла», где Ума Турман или, вернее, ее персонаж выбиралась из могилы, разбивая в кровь руки, чтобы проделать брешь в своем прижизненном гробу. Что ж, я не могла даже пошевелить руками. Я их не чувствовала. Кажется, я то теряла сознание, то снова приходила в себя – всё время не хватало воздуха.

Однако я ошиблась, и кофр открыли.

– Приехали, Даша, – услышала я голос Марко и испытала странное облегчение, даже подобие счастья, увидев над собой его лицо. Он не улыбался, но и не демонстрировал никакой агрессии, и я вдруг поняла, что заставляет людей, пойманных террористами, искать причины и возможности понять их и простить. Я должна была ненавидеть Марко, и я ненавидела его, да, но, похоже, меня охватывал стокгольмский синдром. После всех этих мыслей о том, что мне придется умирать от недостатка воздуха в закопанном под землей металлическом ящике, сам факт того, что я вижу свет и чье-то лицо, казались почти счастьем. Марко осторожно склонился надо мной.

– Обещаешь не кричать? – спросил он и вынул кляп. Я облизнула губы, а Марко вдруг резко надел на меня маску, плотно закрывавшую глаза и заходившую на нос. – Тебе же нравятся такие штуки, верно? Никогда этого не понимал. Все эти игры, этот ваш БДСМ – мастурбация по сравнению с хорошим, настоящим сексом. Какие-то стоп-слова, правила, бумажки. Нам с тобой, Даша, стоп-слова не понадобятся.

– У Дика Вайтера их тоже не было, да? – спросила я и не узнала собственный голос. Пауза показала мне, что фраза моя достигла цели. Потом я услышала вздох.

– Ты знаешь, я бы на твоем месте, Даша, не стал вести себя опрометчиво. Время игры может быть сокращено. Давай договоримся, что для нас обоих диалог является наиболее подходящей формой взаимодействия.

– Где мы? – спросила я и закашлялась. – Зачем маска?

– Воды? Ты задаешь слишком много вопросов. Забыла, что такое диалог? Ты же вроде лингвист. – Я почувствовала что-то около своего рта и сначала сильно дернулась, но это оказалась бутылка с водой. Марко помог мне приподняться, я все еще была в кофре. Промелькнула мысль, что, возможно, в нее подмешан яд, но я все равно жадно отпила столько, сколько мне позволили. Затем я снова легла на дно кофра. Я чувствовала себя беспомощной, но в этом чувстве не было ничего приятного, никакого дополнительного подтекста или разнообразия чувств. Только белое и черное, только жизнь и смерть, и страх, и ненависть, и бессилие, и желание разрушать.