Уже после третьей машины я почувствовал дрожь в коленях, когда разгружали четвертую, на трапе у меня выскользнул из рук ящик. Он неминуемо слетел бы в воду и, конечно, тут же утонул, но Герка вовремя подстраховал меня и один удержал весь груз. Когда я снова схватился за ящик, Герка устало матюкнулся:

– Так оно всегда бывает: салаги вперед рвутся, а нам достается.

У меня не было сил ему ответить.

Как мы справились с пятой машиной, до сих пор не понимаю. На перерывы у нас уже уходило втрое больше времени, чем на работу. Но все равно, каждый новый ящик казался вдвое тяжелее предыдущего.

Когда все было закончено, Герка сказал разочарованно:

– Хоть ты и лось, но сырой, нетренированный. А моряк должен быть двужильным. Да и сообразительным.

Он ушел в салон к Жмелькову, чтобы изучать какую-то техническую документацию.

Я кое-как спустился на причал и медленно добрел до «грибка». Спички долго ломались в прыгающих пальцах. Чуть не полкоробки извел, прежде чем закурил.

Только я начал приходить в себя, как подкатился Макар Зыкин. Уселся рядом на ящике и спросил:

– Слушай, твой кореш вчера лапшу на уши вешал или ты правда университет кончил?

– Правда.

– Мехмат?

– Да.

– А в литературе ты чего-нибудь сечешь?

Я пожал плечами:

– Как читатель, не более. Это же не моя профессия.

– Мне более не надо. Главное, чтоб читал много, ну чтоб про книжки мог говорить.

– Как будто могу. А к чему тебе это?

– Да вот какое дело. Супругу я с собой в плаванье беру. А она у меня филолог, литературным редактором работает, не где-нибудь – в академическом журнале. Серьезная женщина, в общем…

– Рад за тебя.

– Да это что! Я уж сам восемь лет радуюсь. Только в плаванье она идет в первый раз. А народ у нас сам видишь какой. О матросах не говорю. Но и комсостав – выше средней мореходки никто не потянул. Вот я и боюсь: скучно ей здесь будет. Ее хлебом не корми, дай только про книжки поговорить, а здесь не с кем.

– Так, может, не стоит ее брать?

– Не взять не могу. Она сама попросилась. Север, говорит, хочу увидеть. Откажу – сразу заподозрит неладное. Подумает еще, что у меня в остановочных пунктах – бабы. Она на этот счет очень строга.

– Да, трудненько тебе!

– Теперь тебя, как говорится, бог послал – все и уладится. В общем, просьба к тебе. Заходи на стоянках в гости. Ну поговоришь с ней о том о сем, она и развеется. И тебе интересно: супруга у меня женщина умная, это я не как муж, объективно говорю. Ты уж поверь мне.

– Да я верю.

– Значит, договорились?

– Не знаю, интересно ли ей будет со мной разговаривать…

– Интересно будет. Ты только пообещай! Ну, давай пять!

Я пожал его круглую и толстую, словно пышка, ладонь.

Макар радостно тискал мою трясущуюся еще руку и торопливо договаривал:

– А насчет выпить-закусить ты не беспокойся. Это у меня всегда найдется. Невелик лайнер, да я же капитан! – Макар выпустил мою руку, пригасил сигарету. – В общем, спасибо тебе, выручил! Ну, я побегу. Сейчас глаз да глаз нужен. – И он быстро засеменил своими коротенькими ножками.

Я еще не успел отсмеяться в душе по поводу странной роли, уготованной мне Зыкиным, как подошли два морехода в училищных формах, и Василий, только поздоровавшись, спросил:

– Ты сам из своей математики ушел или тебя выгнали?

– Сам! – поспешил ответить я и, вспомнив свой первый разговор с Геркой, добавил для убедительности: – Решил пока дать отдых мозгам.

– Это еще ничего, если сам, – сказал Василий раздумчиво. – А нам вот полный гон дали, по всей форме.

– Все из-за меня! – воткнулся Ваня. – Из-за дурацкой моей привычки брыкаться во сне.

– За то, что во сне брыкаешься, выгнали? – переспросил я удивленно, никогда мне прежде не приходилось слышать, чтобы за такое отчисляли из учебного заведения.

Ваня сокрушенно кивнул.

– Что они там, с ума посходили? – В то время всякая несправедливость воспринималась мною особенно остро, эта же вызвала приступ гнева.

– Нет, они в уме! – ответил Ваня. – И главное-то: все правильно, за дело.

Друзья стояли передо мной, удрученные, потерянные. Видимо, давно уже была у них потребность рассказать кому-нибудь историю своих бедствий, да не попадался подходящий слушатель. И вот теперь они молча переглядывались, как бы прикидывая, пойму ли я их, смогу ли посочувствовать.

– Да что же у вас стряслось?

– У тебя сигаретки не найдется? – спросил Ваня.

Я вытащил пачку. Они неспешно закурили, уселись на ящике напротив меня. Только теперь я разглядел, как непохожи друг на друга два морехода.

Ваня мал ростом и весь очень ладно скроен. Крепенький, но не коренастый, а тонкий, с фигурой столь пропорциональной – хоть отливай с него формы для статуй. Лицо бледное, а глазки умника, по ним видно, что любую мысль хватает Ваня налету. Волосы редкие, белесые, зачесаны на бок, волосок к волоску. Пробор ровный, будто по линейке проведен. Выглядит Ваня моложе своих лет. И, кажется, одень его в школьную форму, вполне сошел бы за десятиклассника, кандидата в медалисты.

Зато в Василии всего сверх меры. Роста он такого, что и я, при своих ста восьмидесяти трех сантиметрах, рядом с ним – коротышка. Но если б дело было только в росте! Это человек-глыба. Грудь не то что колесом – скорее чугуном, перевернутым своим сферическим днищем наружу, под грудью солидное пузо. Ручищи – как две гигантские клешни. Трудно представить, какая ему работа не по силам.

И беда, постигшая друзей, как понял я из их сбивчивого рассказа, тоже отчасти вызвана столь явным их физическим различием.

А случилось у них вот что. После четвертого курса ушли они на практику в дальнее плавание. И вернувшись в феврале, заработав крупную сумму денег, стали отмечать свое возвращение и начало последнего учебного года. Отмечали солидно и долго – как позволял заработок. В конце концов, вечером то ли третьего, то ли четвертого дня – они долго спорили, какого именно, но к единому выводу так и не пришли – оказались два морехода в ресторане «Север». И вот тут-то Ваня сдал.

– Все же я маленький, – извиняющимся тоном сказал Ваня. – Четыре дня за ним тянулся, а больше не смог.

– Три, – строго поправил Василий, и они снова заспорили.

Отключился Ваня без каких-нибудь грубых проявлений. Не шумел, не буянил, не производил своим организмом того физиологического акта, который друзья называли забавными эвфемизмами: «харчами хвастать» или «бросать смычку». Ничего такого не произошло. Он просто положил голову на стол и заснул. Но заснул так крепко, что, сколько Василий его ни тряс, разбудить не смог.