по духу, царящему в нём, можно было предположить, что это город сказки или город мечты.

Олеся и дед Никанор

Зимой смеркаться начинает рано. И уже к пяти вечера во дворе стало всё тёмно-синим. И небо, и снег. Дома же были почти иссиня-чёрными. Редкое окошко озарялось светом. Видать, люд рабочий не весь вернулся домой.

Олеся бежала к автобусной остановке, она спешила на автобус, уходящий в деревню, из которой они с матерью не так давно перебрались в этот городок. Олесе исполнилось в августе шесть лет.

На автобус она всё же успела. Купила билет у кондукторши. И села у окна на первое сиденье ближе к водителю. Всю дорогу она вспоминала разговор, нечаянно ею услышанный сегодня буквально за полчаса до ухода автобуса.

День сегодняшний почти ничем не отличался от предыдущих дней. Мама уходила искать в город работу. А Олеся оставалась хозяйничать дома. Она мела полы, чистила картофель, топила печки на кухне и в комнате, ходила на колодец за водой. Но она это и не считала за труд. Олеся так жалела мать, которая за годы лихолетья стала почти прозрачной. В девочке неутомимо жил источник тепла и любви, который она с лихвой отдавала матери и окружающим её людям и животным.

Мама вернулась из города ближе к вечеру. Олеся уже вскипятила чайник и нарезала хлеб. Прикрыла всё салфеткой и села у окна поджидать мать.

Мама вернулась домой разгорячённой и румяной. Олеся уже ждала её у входа. Мать обняла дочку. Потом приподняла её и начала целовать всю. Поцелуями покрыла и уши, и глаза, и щёки, и волосы Олеси. Слёзы блестели у неё в глазах. А мама не уставая улыбалась и улыбалась, и целовала дочку. Лишь пройдя в кухню и сев у стола, она торжественно сказала:

– Ну, что, Олесенька, поздравляй маму, я нашла работу. Наконец-то мы заживём по-человечески.

Олеся радовалась за мать, и сама её гладила и целовала. И подавала ей нехитрый ужин, как королеве. Едва они поужинали, как в дверь к ним постучали. Мать встревожилась на минуту, потом тряхнула головой и пошла открывать дверь.

Пришла Прасковья Ильинична, их соседка по дому. Она с порога запричитала, будто горе случилось. А оно и случилось. Мать отправила Олесю в комнату, а сама с соседкой отправилась на кухню. До девочки долетали отдельные фразы. Она улавливала суть разговора. Она поняла, что у Никифоровны, деревенской их тётки, случился удар, её увезли в больницу, а дед Никифоровны остался в доме совсем один. Дед же, инвалид гражданской войны, не вставал с постели давно. Во всяком случае Олеся его видела только прикованным к кровати.

Мама же начала плакать, потому что помочь деду она не могла сейчас. Завтра ей уже надо было на работу идти. Олеся потихоньку вышла из комнаты и объявилась на кухне. Весь её вид, хоть и огорчённый, выдавал в ней стойкость героя. Она подошла к матери и прижалась к ней.

– Мамочка, милая, разреши мне поехать к деду Никанору в деревню. Я поухаживаю за ним до тех пор, пока ты не приедешь или бабушку Никифоровну не выпишут из больницы.

Мать вместе с соседкой всплеснули руками.

– Да куда ж ты, дитятко, отправишься? Темень на дворе глянь какая. Да и мала ты больно уход вести за кем-то. Мы поищем кого повзрослее, да отправим деду на помощь.

Олесе едва хватило терпения объяснить матери и соседке, что холод на дворе лютый стоит. И если к вечеру избу не протопить, то дед к утру превратиться в ледышку. И что если она не отправится сейчас же в деревню, то деда уже будет невозможно спасти.

Мать понимала, что времени на раздумья и вправду нет. Автобусы ходили в деревню всего два раза на дню. Один раз из деревни, и второй раз из города назад.

Перекрестив наспех дитя, она вскинулась и поцеловала крепко дочку.

– Собирайся, спасительница. Приеду в субботу к вам с дедом.

Олеся даже не поняла, как она смогла так быстро одеться и обуться. Мать накинула ей на плечи старый вещевой мешок. Положив туда соли, сахара и крупы.

Пока мать надевала на себя пальтишко да запахивала платок, Олеся уже бежала к остановке автобуса. Мать отстала.

Автобус остановился у магазина в деревне. Окна в магазине давно были погашены. Остановка была промежуточной в их деревне. Потому никто кроме Олеси из автобуса не вышел.

Снег в деревне – спасение от отсутствия света в домах. От снега так светло, что кажется, будто небо вместе со снегом стараются осветить весь мир.

Девочка добралась до избы Никифоровны. Дверь в дом была закрыта неплотно. Видать, врачи, или может кто другой, по недосмотру прикрыли дверь неплотно. Изба выхолодилась. В кухне избы было совсем темно. Олеся громко сказала:

– Дедушка Никанор, это я, Олеся.

– Ох, ты милая моя пигалица, здравствуй, – отозвался дед из темноты.

– Деда, я приехала тебе на помощь, – сказала девочка. – К нам приходила сегодня соседка и сказала, что твою бабушку забрали в больницу. Я еле выпросилась к тебе. Тебе же, деда, нужна помощь. Верно?

– Верно, верно, моя ты хорошая.

– Деда, я пока не буду раздеваться и тебя укрою потеплее. Я сейчас печь затоплю, чайник вскипячу, и мы с тобой почаевничаем. Да?

– Конечно, моя ты хлопотунья, конечно, милый мой человечек. А я вот лежал молился, да не о себе, о бабушке своей, а вот вишь как вышло – и мне помощь подоспела. Эх… Да что ж я грустить-то собрался. У меня в гостях принцесса Олеся, а я тут собрался печалиться. Нет, старому солдату нельзя унывать. Только радость нас подымает на подвиг.

Дед говорил, говорил, говорил. А девочка крутилась по избе юлою. И всё-то у неё выходило правильно и чётко.

Скоро в избе стало тепло. Печка потрескивала полешками. Чайник на плите издавал свистящие звуки. И даже сверчок за печью запел свою колыбельную.

Вечером, закрыв у печи заслонки и потушив в избе свет, Олеся забралась на полати, а дед Никанор ей рассказывал о давней войне и о бойцах. Он говорил о подвигах ратных. И голос его от воспоминаний становился текучим, как мёд. И Олеся