Бывало, я слышал, как бахвалится Ябтонга, — вместе с Явире-Блестящим они уходили в лес и говорили о своей будущей счастливой жизни, о которой не решались говорить в чуме, боясь Лара. Но чуда здесь не было, я слышал это не как Собачье Ухо, а как всякий подслушивающий человек.

Когда я начал сомневаться в своем прошлом, я, не имея смелости спросить о нем, надеялся на помощь моего дара. Но люди, знавшие правду, не говорили о ней даже сами с собой. Ябто носил мысли в себе, никому их не доверяя, мать утонула в страхе и забыла не только о словах, но и о том, как любила кричать, а Кукла Человека жил, не видя особой надобности открывать рот.

Но однажды вошедшее в меня чудо показало свою волю странным образом: я услышал, как думают люди. Это было какое-то непонятное гудение, или тонкий слабый свист — разобрать эти звуки, понять их смысл было невозможно. Но слух мог обнимать звук, как вещь, он чувствовал в нем тяжесть камня, остроту железа, легкость выпотрошенной клестом шишки. И в последние дни, когда судьба Ерша катилась вниз, звук стал тяжел, страшен, невыносим.

Звуки придавили меня. Когда Лар кричал мое имя, сидя на оленьей спине, я опустил лицо и с той поры стал тихим, как тишина.

* * *

Гусиной Ноге нравилось играть в хозяина: до возвращения Ябто старший сын распоряжался всем, приказывал матери делать то, что она делала всегда, — рубить дрова, носить воду для котла, варить еду. Вместе с Явире он чинил старые, почти развалившиеся грузовые нарты, на которых, залезши в отцовский сокуй, отправился на охоту. Мне он велел оттащить подальше от стойбища головы диких оленей, добытых недавно.

— Воняет, — сказал он, уезжая.

Я тащил в лес тяжелые мерзлые головы, не издававшие никакого запаха, потом помогал матери. Женщина Поцелуй — одна из всех — жалела меня, только жалость ее походила на воровство. Однажды, когда никого не было рядом, она, оглядевшись по сторонам, подошла ко мне, взяла руку и вложила в ладонь лакомство — затвердевший на морозе кусок оленьего жира. Погладила по голове и сказала: «Э-эх ты…»

Через несколько дней, когда вернулся широкий человек, все узнали об участи Лара.

Участь его была счастливой. Ябто сам рассказал о ней, сидя у очага в большом родительском чуме, уже отоспавшийся и отъевшийся после тяжелого путешествия. Первым словом он напомнил, что принадлежит к славному роду Ненянгов, людей Комара.

— Мы никогда не брали жен и не сватали женихов с другого берега реки, — сказал он. — Теперь я сделал это. Лар, мой сын…

Люди подняли головы.

— Мой сын Лар, — продолжил Ябто, — оказался плохим сыном. Злым, дерзким, ленивым. Этим он отплатил мне за то, что я кормил его от рождения, дал одежду, оружие и учил всему, что должен знать человек. Как отец должен поступить с таким неблагодарным сыном?

Люди молчали.

— Убить, — шепотом сказал Ябтонга. Отец его услышал.

— Можно и так. Но я решил отплатить добром за причиненное мне зло. Я дал ему возможность родиться заново. Три года он будет пасти стада оленевода Хэно — это будет калым за его дочь. У Хэно самая большая семья во всей тайге. Лар будет помогать его людям управляться с оленями, а они ему помогут избавиться от спеси и дерзости. Старик принял его с радостью, и мы должны радоваться вместе с ним. Лар будет помнить мою доброту.

Ябто обвел взглядом семью и заговорил о том, что хотели услышать от него.

— Только люди Нга, к которым принадлежит семья Хэно, понимают, как устроен человек и какая из пяти душ в нем главная. Только люди Нга могут сделать человека другим. Поэтому я пошел на тот берег реки.

— Их все боятся, — сказал Блестящий.

— От глупости. Я давно знал, что все небылицы про людей Нга, про те страшные жертвы, которые они приносят богам и духам, разносят недоумки. Люди гадают насчет того, что хотят бесплотные — мяса, жира, варки, а может быть, крови лучшей собаки — и часто ошибаются. Только люди Нга знают это точно. Потому удача всегда с ними. На этом берегу Лар погиб бы от родительского гнева или стал бы бродягой, не своим очагом живущим, — тогда его так же ждала бы гибель. При его дерзости можно видеть только такой путь. А на том берегу он останется жить. Пусть помнит мою милость к нему. И вы помните.

Ябто встал, он хотел выйти из чума по надобности. Вместе с ним встали сыновья.

— Идите к себе, — сказал широкий человек.

С того берега он привез дивный роговой лук и невиданный нож светлого железа с белой рукоятью.

* * *

Ночью я не спал, ждал, когда Ябтонга и Явире заговорят между собой о судьбе Ерша. Однако братья молчали и, убаюканный их ровным дыханием, я уснул.

Сон прервала вонючая теплота — резвой струйкой она падала на лоб и растекалась по лицу. Я открыл глаза и увидел, что струйка выскакивает из Ябтонги, в полный рост стоящего у моего изголовья. На своей постели испуганно хихикал его младший брат.

Когда произошедшее прояснилось в моей сонной голове, Ябтонга закончил свое дело и завязывал тесьму на штанах.

— Будешь жаловаться на меня отцу? — спросил он.

Явире захихикал громче.

— Или, может быть, отомстишь?

Я выскочил из чума.

Предутренняя луна и одинокая звезда, неотлучно следующая за ней, уже собирались уходить за лесистую сопку. Я ушел далеко в лес, стащил с себя малицу и, опустившись на колени, начал оттирать снегом лицо, лоб, волосы. Я смывал с себя скверну, пока голова не превратилась в сосновую ветку, покрытую длинными жесткими иглами. Потом вывернул капюшон малицы и, набрав в него снега, мял руками, ногтями выскребал белые комки, прилипшие к меху. Ни обида, ни злоба не трогали меня.

Опустевшая душа молчала, готовясь к чему-то большему.

Ябтонга исполнил давнюю мечту — он уничтожил своего врага, пусть даже это был не сам враг, но маленький человек с его лицом. Страх, что я пожалуюсь отцу, тревожил его, но совсем недолго.

В конце концов Ябтонга был готов заплатить за это счастье исполосованной спиной. В глубине души он готовился к испытанию, считая себя настоящим воином. Мужество ему не понадобилось — все сложилось как нельзя лучше. Заморыш Вэнга никому ничего не сказал — кто сам поведает о таком позоре? — а побить старшего сына Ябто у него не хватило бы сил.

Но главное было в том, что вернувшись с другого берега, отец вовсе перестал замечать меня.

Впрочем, так было и раньше. Для ума широкого человека находились более достойные думы, перед которым молчаливый мальчик, остановившийся на переходе в мужчину, мало что значил.

Зато Ябтонга с каждым днем становился все более радостным и резвым — радость передавалась младшему брату. Душа Ябтонги была, как рыба, которой чудо помогло выпутаться из сети, — он стал вдвое понятливей и сметливей, любое дело спорилось в его руках, он метко бросал аркан, научился охотиться со щитом и с оленем-манщиком. Широкий человек радовался и все чаще доверял сыну дела взрослых. Однажды Гусиная Нога сам добыл сохатого — на четырех нартах добычу доставили в стойбище. Мне досталось тащить санки с лосиной головой…