chitay-knigi.com » Ужасы и мистика » Темное пламя любви - Елена Арсеньева

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 8 9 10 11 12 13 14 15 16 ... 63
Перейти на страницу:

Ольгушка подхватилась, выскочила из своей каморки, кухню перебежала, толкнула было дверь в сенцы, а она не открывается, будто ее завалили с той стороны. И стонет кто-то едва слышно!

Прислушалась – а это, оказывается, тетка Лукерья стонет:

– Оля… Ольгушка… помоги…

Господи, воля твоя! Что же это творится?!

А темно, а ничего не видно! Ольгушка лучинку от божницы зажгла, в светец воткнула, кое-как в этой полутьме на вершок дверь сдвинула – дальше не может: при каждом толчке тетка громче стонет да шибче охает.

Ну, боженька все ж надоумил: вылезла девка в окошко, обежала дом и заскочила в сени со двора.

Видит, тетка Лукерья лежит согнувшись, к двери приткнувшись. На ту минуту она обеспамятела, поэтому не охала, не стонала, когда Ольгушка ее в сторонку оттащила, чтобы двери можно было отворить, а потом заволокла в избу.

И заметила Ольгушка – что-то попадья вся мокрая. И волосы, и одежда. Платка на голове нет – видать, потеряла. Но почему мокрая? В речку, что ли, сорвалась с обрыва? Но речка с другой стороны, не с той, куда тетка Лукерья направлялась. Или в какой-то болотине увязла? Но поблизости никаких болот нет. Дождя тоже не было… Удивительно!

Простынет тетка, думает Ольгушка, в мокром-то, надо ее раздеть. Потянула с нее одежду, глядит – а все тело у нее исцарапано да изранено до крови! На шее царапины от чьих-то когтей глубоченные – диво, что из них кровь не струится. Или вытекла уже вся кровушка?.. Вот почему одежда тетки Лукерьи мокрая, значит!

– Господи, – пробормотала Ольгушка, – Боже милостивый, да что же это с вами, тетушка?!

Жалко ей тетку стало – чуть не плачет, все обиды забылись, хочет помочь, а не знает, что делать, как быть, кого звать. В округе ни одной порядочной знахарки не осталось после того, как Ольгушкины родители померли, а бабка Агафья, которая тоже травознайством пробавлялась, теперь в соседнюю деревню к сыну перебралась. Сын-то, чай, не выдаст родимую матерь, если опять на мир крещеный найдет страсть виновников беды искать среди тех, кто ни в чем не виновен!

А может, сбегать к Филькиной матушке, Марфе Игнатьевне Березкиной? Она хорошая, она всегда Ольгушку привечала, заступалась за нее вместе с отцом Каллистратом, когда ее сельчане в огонь хотели затолкать, Филькиной невестушкой ласково Ольгушку кликала, а что тетку Лукерью терпеть не могла, так кто ее терпеть мог, кроме отца Каллистрата, да и то лишь по его доброте неизмеримой? Но хоть и не любила Марфа Игнатьевна попадью, а все же не откажет помочь!

Метнулась Ольгушка к порогу – и вдруг слышит: тетка Лукерья зашевелилась.

– Племянушка, – бормочет, – подойди ко мне. Да свечей зажги побольше – страшно мне, страшно!

Девушка проворно с десяток свечей запалила – светло в комнатушке стало как днем. Опустилась на колени рядом с теткой Лукерьей:

– Что, тетенька? Водички попьешь? Чего тебе подать? Или сможешь подняться да в постель лечь? Долго ли захворать, на полу валяючись? А я быстренько за подмогой сбегаю.

А тетка Лукерья шепчет:

– Никуда не беги, никого не зови! Уж теперь никакая хворь меня не возьмет, и помочь никто не в силах. Поздно! Помираю… помираю я. Сядь около меня, Ольгушка, исповедаться тебе хочу! Грешна я, грешна! Через свой грех и отца с матерью твоих погубила. Простишь ли ты меня – не ведаю, однако земля меня не примет, ежели не откроюсь тебе во всех грехах своих. Молю Христом богом – выслушай!

Ольгушка стояла над ней подобно древу недвижному. Одеревенеешь небось от слов таких! Но ничего ей не оставалось – только слушать то, что хочет поведать перед смертью тетка Лукерья.

Когда она сказала, что погубила Ольгушкиных отца с матерью, девушка почувствовала, что всегда об этом догадывалась! Только боялась думать, что родная тетка на такой грех способна. И вот теперь она сама призналась в своем злодействе.

Слезы так и хлынули!

– За что?! – всхлипнула Ольгушка. – За что же?! Что они могли открыть, какой ваш грех?

– Чтобы отомстить! – простонала тетка Лукерья. – За то, что убила Грунька моего единственного сыночка!

* * *

– Завели! Завели! – закричал кто-то рядом, и Ольга открыла глаза.

Надо ней склонялись две раскрасневшиеся физиономии, которые казались ей и знакомыми, и нет. С трудом сообразила, что это, во-первых, Егорыч, а во-вторых, фельдшер Гриша Семенов.

– Ну, ладно, раз жива, тогда погнали в больничку, – пробормотал Егорыч и, бесцеремонно перевалившись через что-то громоздкое, лежащее на полу, перелез к себе в кабину.

А Ольга, ничего не понимая и чувствуя только странную тяжесть в голове и боль почему-то в губах, таращилась на Гришу. Выражения такого счастья на его лице, на котором обычно в равных пропорциях были смешаны возмущение и презрение (Гриша к человеческой суете относился пренебрежительно и уверял, что на всё воля Божия, а реаниматологи сами не понимают, что делают, возвращая к жизни тех, кому суждено помереть), видеть ей до сих пор не приходилось.

– Ну, Ольга, – пробормотал Гриша, – ну слава тебе…

У него перехватило горло, а на глаза навернулись и даже пролились – если бы Ольга сама этого не видела, никому не поверила бы! – слезы.

– Мне? – с трудом выговорила она.

Гриша прокашлялся:

– Вообще-то Господу, конечно, но тебе тоже. Я уж думал…

Он всхлипнул и вытер мокрое от пота и от слез лицо, но известную всем по голливудским фильмам фразу: «Я уж думал, мы тебя потеряли!» не произнес.

Врачи со «Скорой» этого никогда не говорят. Это только в Голливуде так говорят!

– Да что случилось-то? – не понимала Ольга.

Повернула голову, оглядела себя и окружающее пространство.

Вот те на! Оказалось, она лежит в салоне родимой «Скорой», причем на носилках для пациента, роба невесть куда подевалась, блузка расстегнута, у Гриши в руках «ложки» дефибриллятора, а внизу, около носилок, на полу, покоится какой-то здоровенный дядька с испуганно вытаращенными глазами, запеленатый в клетчатую рубаху так, что руки заломлены ему за спину. Ноги связаны желтой резинкой.

Ольга не без труда вспомнила, что это не простая резинка, а медицинский жгут из «желтого чемоданчика», непременной принадлежности фельдшера всякой «Скорой», а в этой самой клетчатой рубахе дядька был, когда его, воскрешенного после обширного инфаркта, их бригада увозила из дома. Но лежал он тогда на носилках, с иголками в венах, под капельницами, и Ольга с тревогой следила за его пульсом, потому что был он очень нехорош – отчасти, между прочим, благодаря своему характеру «настоящего полковника», пусть и отставного…

О том, что потом произошло, Ольга узнала только с Гришиных слов.

Стало быть, «полковник» Витя набросился на реаниматолога Васнецову, повалил и принялся душить ее и грызть ее лицо (так показалось Грише с перепугу), иногда отрываясь от процесса и выкрикивая что-то нечленораздельное. Гриша попытался его оттащить, но «полковник» отшвырнул фельдшера с силой просто нечеловеческой. Тут Гриша заорал так, что Егорыч, поглощенный тем, как бы поскорей и без потерь доставить бригаду и пациента в больницу, а оттого отключивший на время свой исключительный слух, оглянулся, мигом оценил ситуацию, приткнул автомобиль к обочине и, едва не проломив перегородку между кабиной и салоном, перескочил Грише на помощь. Не сразу они смогли скрутить «полковника» и вырубить его, а потом связать тем, что нашлось под рукой: его же рубашкой, да еще и запасным жгутом.

1 ... 8 9 10 11 12 13 14 15 16 ... 63
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 25 символов.
Комментариев еще нет. Будьте первым.
Правообладателям Политика конфиденциальности