— Может, клумба, цветы какие-нибудь заметные?

— Да нет, все карточки зимние: Прохор с елочкой, Прохор с шампанским, Прохор с лопатой, делает вид, что снег убирает… Дорожка там из шестигранных плит, как пчелиные соты, — вспомнил Блинков-младший. — И еще высокий ящик. То ли в нем привезли мебель и не успели убрать со двора, то ли под ним было что-то укрыто на зиму — фонтан или какая-нибудь пальма.

— Значит, сейчас ящика может и не быть. Остаются шестигранные плиты и медная труба. Мало.

— Прорвемся! — подбодрил Блинков-младший не то Аксакала, не то самого себя. — А фотоаппарат у нас на что? Будем снимать все подозрительные дачи, а контрразведчики пускай сравнивают карточки Прохора с нашими.

Заборы дач подступали к берегу, едва оставляя место для узкой тропинки. Напарники пошли по кромке обрыва. До речки было полшага в сторону и метра три вниз.

Аксакал старался не смотреть на воду — у него кружилась голова.

— На обратном пути искупаемся, — мечтательно сказал Блинков-младший. Как будто конфетку пообещал. Напарник не знал, что для Аксакала такой подарочек — нож острый!

Дачный поселок вытянулся вдоль речки — понятно: всем хотелось быть поближе к воде. С час они шли по берегу, а поселок не кончался. Как ни похожи были особняки «новых русских», но все до одной приметы совпадали редко. Где рамы не белые, где водосточная труба не медная, где плиты на дорожках не шестигранные.

Было заметно, что на всех дачах живут. Если нет никого во дворе, то приоткрыто окно, или ветерок перелистывает забытую в шезлонге книжку, или валяется в траве мячик. Аксакал сказал, что дача Прохора должна выглядеть заброшенной. Его же давным-давно арестовали.

Три месяца назад, в начале марта, — уточнил Блинков-младший. — Но в таких особняках обычно живет охранник или хоть старушка с телефоном, чтобы вызвать милицию, если воры полезут. Может, прислуга до сих пор дожидается Прохора. Разве тут плохо?

— Неплохо, — согласился Аксакал. Он бы сам пожил на такой даче.

Решили добавить еще одну примету: особняк Прохора или пустой, или в нем живет не больше двух человек. А если на даче большая компания или дети, то к ней можно не присматриваться.

Подозрительных особняков оказалось не так много. Блинков-младший щелкал их «Поляроидом». Не скрываясь, он подолгу выбирал точку съемки, чтобы в кадр попали и белые рамы, и дорожка, и водосточная труба. Аксакал ждал неприятностей, а неприятностей не было. Чаще всего на них не обращали внимания. Один старичок попросил фотокарточку. Митек подарил и сделал себе другую, объяснив, что ему понравился дом.

— Такой же собираешься строить? — пошутил старичок.

— Собираемся, — солидным тоном ответил Блинков-младший. — Мы купили участок, вон, за рекой.

Отойдя подальше, он смял фотокарточку и комом сунул в карман.

— Пустышка…

— Почему? — не понял Аксакал.

— А кто, по-твоему, этот дед — сторож? В белом костюме с шелковым галстуком?.. Нет, он хозяин дачи.

— А я всё жду, что нас прогонят, — признался Аксакал. — Когда старичок подошел к забору, я думал, ну, сейчас закричит: «Что вам здесь надо?!»

— Это богатые люди, Аксакал. Они скорее вызовут охрану, и нас будут не гнать, а ловить. Если бы я снимал тайком, из-под мышки, то нас бы уже допрашивали: «Зачем вы дачи фотографировали?! Кто ваши родители?» Но я не скрываюсь, и все видят, что у меня на уме ничего плохого. Дед проверил нас и отпустил.

— Проверил?! Он только фотокарточку попросил!

— Зачем ему карточка, которую я снимал для себя? Он же на ней ма-ахоньким получился, лица не видно.

— Да ну! — не поверил Аксакал. — Что ты мудришь?! С теткой у колонки разговаривал со специальными приемами. Старик, по-твоему, — какой-то секретный агент. А по-моему, обычный старик, хотя и в белом костюме. Не мог он, что ли, просто так захотеть карточку?

— Мог, — ответил Блинков-младший и замолчал. За участком старичка долго тянулся двойной, с высоченным особняком-замком из розового кирпича. Сетчатая ограда подступала к самой кромке обрыва. Местами вода подмыла берег, и тропинка начинала ползти под ногами. Земля отваливалась целыми пластами, падала в воду, и по течению вытягивались хвосты поднятой мути.

Аксакал жалел, что стал спорить. В споре два дурака… Вот Митек и молчит, чтобы не быть дураком.

— Митек, что ты хотел сказать?

— Я не хотел. Ты меня спросил, а потом не стал слушать, — напомнил Блинков-младший.

— Да нет, я слушаю, — виновато буркнул Аксакал.

— Дед проверил, что у меня на снимке. Если бы меня послали воры, то велели бы фотографировать двери и систему безопасности. Видел, там под крышей телекамера, а на стеклах белые коробочки — охранная сигнализация? А я снимал дорожку и водосточную трубу… Окна у меня тоже в кадре, но коробочки на них даже в лупу не разглядишь. Дед посмотрел и успокоился… Седая Борода, я не выдумываю. Однажды я жил в таком богатом поселке. Там была очень доверчивая, добрейшая женщина, детский врач. Но когда ее дочка привела меня в гости, она первым делом узнала мой московский телефон. «Хочешь, — говорит, — позвонить родителям по моему сотовому?» Простенько, необидно — совсем как этот дед.

Следующий участок был окружен глухим дощатым забором. Над ним виднелся второй этаж особняка, похожего по приметам на дачу Прохора: кирпич красный, рамы белые, водосточная труба медная.

— Подсади, — попросил Митек. — Я плиты на дорожках посмотрю.

Аксакал присел, упираясь ладонями в забор, и напарник встал ему на плечи.

— Видно?

— Чуть-чуть не хватает.

Митькины кроссовки оторвались от плеч Аксакала. Сразу стало легко. Аксакал глянул снизу вверх — напарник подтягивался, уцепившись за край забора.

— Отойди, Седая Борода. — Блинков-младший спрыгнул и сунул палец в рот. Он сосал и сплевывал на тропинку. Слюна была красная.

— Колючая проволока? — догадался Аксакал.

— Ага. Хитро натянута, с той стороны… А плиты шестигранные. Давай я тебя с фотоаппаратом подниму, и ты щелкнешь.

Аксакал посмотрел на речку. Течением несло сосновую щепку с остатками коры. Ее мотало и кружило. Он представил, как, размахивая фотоаппаратом, летит спиной вперед с Митькиных плеч, с обрыва, и сказал:

— Нет, лучше ты.

Блинков-младший понял его по-своему:

— Да здесь просто: нажал на кнопку, и все.

— Вот сам и нажми! — Аксакал присел на корточки. — Влезай!

Митек снова взгромоздился ему на плечи. Но теперь, с фотоаппаратом в руках, напарник не мог подтянуться. Аксакал начал привставать, чувствуя, как у него дрожат коленки. Ладонями он перебирал по неструганым доскам забора. В кожу впивались мелкие занозы.