— Эй, ребята, вы, случайно, не играли под крыльцом? — спросил он, когда мы с Дьюи подошли к нему по подъездной дорожке.

— Что? — проворчал Дьюи.

— Вы не пробовали белый порошок, что рассыпан под крыльцом? — взвинченным и высоким от напряжения голосом осведомился он.

Вместо ответа Дьюи молча зашагал прочь, а я, пряча глупую ухмылку, последовал за ним.

Его старик снова окликнул нас:

— Потому что это — крысиный яд…

Мы даже не оглянулись.

— Вы же знаете, что ягоды остролиста тоже ядовиты, верно?

Я думал, что обмочу штаны от смеха.

— Это не смешно, — заметил Дьюи и с грохотом захлопнул за нами дверь.

Но это было действительно смешно. И самым смешным, как ни странно, оказался тот день, когда мистер Дьюгонь похоронил свою мать.

* * *

Прожив долгую жизнь, полную бед и страданий, которыми она щедро делилась с окружающими, бабка Дьюи наконец-то испустила последний вдох и покинула наш мир с воплями столь же громкими, как и в тот день, когда появилась на свет.

— Отмучилась, страждущая душа, — вздохнул отец Гросси. Молодой священник провел рукой по ее морщинистому лицу и закрыл глаза, устремленные в вечность.

— Еще бы, — пробормотали себе под нос члены семьи, — и мы вместе с ней.

Мне тогда уже исполнилось пятнадцать, и я был удостоен чести нести гроб на траурной церемонии. Это был мой первый опыт подобного рода, и я обрадовался возможности помочь своему лучшему другу.

То утро, когда Альдина Дьюгонь, или бабушка, отправилась в последний путь, выдалось холодным. Дьюи, его отец и Вово — вторая бабушка Дьюи, та, что родом из Португалии, — заехали за мной по дороге. Дьюи жестом приветствовал меня и широко улыбнулся, взглядом указывая на своего странно одетого отца, сидевшего впереди. Я с одного взгляда оценил происходящее: Вово храпела, как медведь во время спячки. А вот мистер Дьюгонь бодрствовал, но при этом совершенно выбивался из общей картины. Он надел спортивный пиджак коричневого вельвета, который был ему явно мал, и белую рубашку, застегнутую на все пуговицы. Галстук-«боло» вполне органично соответствовал черным сапожкам змеиной кожи. В довершение ко всему ремень с бляхой размером с колпак грузовика, на которой красовалась надпись «Если это не кантри, значит, это не музыка», поддерживал на нем выцветшие брюки цвета хаки. Он благоухал дешевым одеколоном и улыбался.

Кивнув в знак приветствия, я ответил на его улыбку.

— Доброе утро, мистер Дьюгонь, — сказал я и покосился на Дьюи.

Друг подмигнул мне, и я едва не поперхнулся, стараясь не рассмеяться во весь голос.

— Похороны обещают стать клевыми, — прошептал я ему на ухо.

Он вновь ухмыльнулся.

— Ты даже не представляешь насколько.

* * *

С самого начала стало ясно, что мистер Дьюгонь удостоил свою обожаемую матушку нищенских похоронных услуг. Директор похоронного бюро с комической грубостью подгонял и торопил дюжину гостей, пришедших на службу. Священник уловил всеобщее настроение и, стремясь поскорее покончить с процедурой, держал речь, словно опытный аукционист. С его благословения тем, кто должен был нести гроб, предложили «удалиться в заднюю часть комнаты».

Я сделал так, как мне было велено.

Пару за парой приглашали отдать последние почести усопшей. Я был потрясен. Ни у кого из присутствовавших на похоронах я не заметил хотя бы повлажневших глаз. «Должно быть, жестокость старой бабки достала всех», — решил я.

— Тех, кто будет нести гроб, просят убрать цветы, — громко распорядился директор, вырывая меня из мрачной задумчивости.

Я приблизился к гробу прямоугольной формы, обитому голубым велюром, прочитал про себя, шевеля губами, последнюю заупокойную молитву и подхватил два дешевых венка. Выйдя на тротуар, я обнаружил, что мистер Дьюгонь решил сэкономить и на машине для перевозки траурных цветов. Сей экономный господин взмахом руки подозвал меня к себе и открыл багажник.

— Сваливай сюда, — распорядился он.

Я был ошеломлен. «Для человека, который только что сказал последнее «прости» матушке, мистер Дьюгонь выглядит не слишком-то опечаленным», — решил я. Честно говоря, на лице его читалось откровенное нетерпение, словно он торопился поскорее разделаться с неприятной и докучливой обязанностью.

Когда я вернулся в похоронный зал, то оказалось, что гроб уже закрыли крышкой и заколотили гвоздями. Следуя указаниям недовольного и раздраженного директора, я схватился за одну из ручек и помог бабке Дьюи устроиться в черном катафалке, чтобы отправиться в последнюю поездку. Это мрачное и гнетущее действо совершенно меня потрясло. Хотя гроб несли шестеро здоровых и крепких мужчин, тело оказалось куда тяжелее, чем можно было ожидать. Хуже того, складывалось нездоровое впечатление, будто оно обладает собственным разумом, перемещаясь внутри закрытого ящика по собственному хотению.

Пока мы ехали в церковь, запах цветов стал настолько назойливым и тяжелым, что грозил вызвать тошноту. Наполовину глухая вторая бабка Дьюи Вово не выдержала и заявила пронзительным голосом:

— Я вот-вот лишусь чувств, чтоб меня разорвало!

Я едва удержался, чтобы не расхохотаться.

Когда мы наконец прибыли к церкви Святого Антония, я с опаской окинул взглядом крутые ступени и поспешил к катафалку. Схватившись за выделенную мне ручку, я закряхтел, напрягся, и мы зашагали. Уже на третьей ступеньке картонный гроб скрипел и раскачивался, словно корабль, терпящий бедствие в шторм и готовящийся пойти ко дну. Я чувствовал, как перекатывается внутри тело, но поделать ничего не мог. Гроб оказался настолько дешевым и хлипким, что оставалось только надеяться, что мы успеем доставить покойницу к алтарю прежде, чем он развалится на куски и старая леди совершит свой последний в жизни кульбит. И вдруг нас остановили. Я посмотрел на мистера Дьюгоня, чтобы понять, в чем причина. На первый взгляд, ничего особенного не случилось. «Должно быть, отец Гросси еще не готов», — решил я.

Мы вшестером застыли на холоде в неподвижности, держа в дрожащих от напряжения руках тяжеленный гроб. Я вновь поднял голову и в следующий миг заметил, как на спину мистеру Дьюгоню, прямо на его безвкусный и аляповатый пиджак, упало сверху несколько комочков птичьего помета. Я оглянулся на Дьюи. Очевидно, мой приятель тоже заметил происходящее и уже трясся от беззвучного хохота. Вово, в свою очередь, тоже разглядела белые кучки птичьих следов и немедленно потянулась за носовым платком. Старая клуша целеустремленно и сосредоточенно принялась вытирать их, чем изрядно напугала мистера Дьюгоня, который явно не заметил птичьей бомбежки. Мне пришлось отвернуться, чтобы не заржать в голос. Это было уже слишком.

К тому времени, как я успокоился настолько, чтобы вновь взглянуть на них, Вово уже ровным слоем, как маргарин, размазала птичьи испражнения по спине ничего не подозревающего бедолаги. Но вот она остановилась и отняла платок, чтобы полюбоваться на дело рук своих, и в следующий миг очередная птичка совершила заход на цель — а потом еще одна и еще. Словно направляемый небесным комедиантом, птичий помет пулеметной очередью прошелся по спине мистера Дьюгоня. Гроб опасно раскачивался из стороны в сторону, заходясь в сдавленной истерике. «Бабка прощается с нами тем единственным способом, который ей всегда нравился», — подумал я.