Галочка практически не обращала внимания на своего водителя, потому что в ее глазах он почти сросся с автомобилем, и она вспоминала о нем только тогда, когда он опаздывал на работу или напоминал о том, что у него закончился бензин. Одним словом, личность была малоприметная, профессионально угрюмая, пессимистичная и отягощенная многочисленными и такими же мрачными, как и папочка, отпрысками, которые неизменно требовали еды и новых штанов. Звали его, по какому-то недоразумению, Нарциссом, и все сходились на том, что его родитель, вероятно, основательно перебрал в ту первую ночь, которую родившийся мальчишка погубил своим непрерывным криком. Ему-то и достался, как мы помним, цилиндр из сундука, и Нарцисс первым делом тщательно проверил, не зашит ли в цилиндр брильянт или что-нибудь, имеющее хоть какую-нибудь ценность. Для этого он притащил его домой, а жил он на Оболони, с видом на стоически относящийся ко всему, что происходит на его берегах, Днепр. Жена его, как только увидела сей странный предмет, сразу получила то, что ей так недоставало на протяжении всего дня, – повод разразиться чудовищной бранью, от которой даже приученный к строгости Нарцисс несколько растерялся. Но это не помешало ему выставить цилиндр на кухонный стол и приняться его почти нежно распарывать и ощупывать изнутри.

«Только один брильянтик, всего один брильянтик, – думал Нарцисс, – и я буду ездить на собственном „мерседесе“, а водителем из жалости найму Галочку, и пусть она только посмеет опоздать на работу!»

Дело в том, что водитель был немного влюблен в свою хохотливую, жизнерадостную и полногрудую хозяйку, которая все делала как-то легко и к которой при этом деньги прилипали словно сами собой.

«Надо же, – думал Нарцисс, – дураку досталось такое сокровище, дураку, который только и умеет, что ввязаться в какую-нибудь историю со многими неизвестными, или напиться, или заснуть прямо в гостях так, что мне приходится на своих плечах волочь его в машину и при этом делать вид, что я очень рад ему услужить».

«Вот если бы Галочка была моей, – мечтал он, – вот тогда…» Но тут он вдруг с ужасом осознал, что если бы судьба наконец повернулась к нему лицом и хозяйка заметила бы, какой он обходительный, то делал бы он тогда то же самое, что и Василий Петрович. Именно то же самое. От этого открытия он не перестал презрительно посматривать на самозванца, а его лицо стало еще более мрачным, словно все горести человечества обрушились на него мутной, тяжелой лавиной.

А Голова совсем не обращал внимания на водителя, потому что был одержим идеей окружить Горенку шлагбаумами, чтобы соседи их пугались, и не просачивались в село одному им известным способом, и не донимали горенчан.

На дороге, которая соединяла Горенку и пгт УЗГ, один новехонький шлагбаум был уже установлен, и Тоскливцу был отдан приказ находиться возле него неотлучно и никого из пгт УЗГ в Горенку не пускать. И три дня Тоскливец провел у себя дома в постели, потому что, пока Голова мечтал о том, что бдительный Тоскливец, как богатырь на дозоре, стоит возле шлагбаума и прогоняет ползущую нечисть, Тоскливец подлизывался к молоденькой Кларе, хотя при этом ему и в голову не приходила мысль о том, чтобы податься на ее подлые уговоры и снова совершить обряд бракосочетания.

Кончилось все тем, что какие-то доброхоты донесли Голове про то, что шлагбаум покинут, а Тоскливец волындается неизвестно где. Голова тут же отправился к своему подчиненному и накрыл того с поличным – Тоскливец заседал за столом и готовился накинуться на блюдо пончиков, к которым Клара готовила какао, от которого по уныло-осклизлому жилищу распространялся густой шоколадный запах: Клара в очередной раз собиралась попробовать вкусно накормить Тоскливца, чтобы потом немедля затащить его в ЗАГС – там у нее все было договорено и их ждали. Ей не было известно, однако, что Тоскливец обо всем догадался и готовился, как только блюдо с пончиками опустеет, сделать вид, что его вырубил такой крепкий сон, что он может только лежать в постельке возле своей возлюбленной и нежно побулькивать в животе какао в такт храпу. Приход Головы расстроил планы обеих сторон, и теперь они лихорадочно, как шахматисты, просчитывали свои следующие ходы.

– Ты почему не у шлагбаума? – зло спросил Голова, которого тут же усадили за стол. – И на работе тебя нет, и нечисть опять может заполнить Горенку, так что придется просить у Гапки ее дудочку, чтобы вывести ее за околицу, но ведь дудочка эта, так сказать, мало предсказуемая – еще неизвестно, что сыграет… Подвел ты меня!

– Никак нет, Василий Петрович, – отпирался Тоскливец, услужливо, но скрепя сердце пододвигая к Голове чашку размером с чайник и блюдо с пончиками. – Я вам вот что расскажу…

И Тоскливец поведал Голове и Кларе, как в ту ночь, когда нечистый его попутал и он боролся с Павликом за золотой остров, он видел, что крысы перемещаются по воздуху и, плюхнувшись на землю, превращаются в соседей.

– Так что шлагбаумы не помогут, Василий Петрович, не помогут! – заверял Тоскливец Голову. – Наше дело гиблое. Одна надежда на Гапку. Так что клад, который вы нашли, он и в самом деле клад, и только благодаря вам у нас есть теперь единственно пригодное оружие – Гапкина дудка. А благодарные соотечественники, вот увидите, поставят вам памятник при жизни за освобождение Горенки от нечистой силы. Прямо в центре села. И детишки будут возлагать к нему цветы. Если хотите, мы его прямо возле сельсовета установим, тогда и вам удобно будет на него любоваться: открыл окно – и там Василий Петрович!

Тоскливец, сам того не зная, нащупал ахиллесову пяту Головы – тот всегда мечтал о памятнике, хотя ни кому в том не признавался. Теперь у него появился реальный шанс, надо только действительно утопить в озере нечистую силу, чтобы та не тревожила Горенку, и тогда пусть районное начальство хмурится, что село чествует своего героя. Пусть. А памятник-то будет в натуральную величину, только вот живот уберем, и правильно Тоскливец придумал про детишек с цве-1 тами. Дети и цветы облагораживают все. Даже то, что облагородить невозможно. Они будут класть цветы ему на колени, а он будет ласково улыбаться им из-за тщательно закрытого окна, ведь если окно открыть, то тогда они, негодяи, могут что-нибудь и попросить.

Голова напился какао, приказал Тоскливцу тоже выдвигаться на передовые позиции и, покинув беспокойную чету, зашагал к сельсовету. Общение с Тоскливцем, как всегда, вызвало у него спазмы в висках, но на этот раз он списал все на погоду и только молился про себя, чтобы в сельсовете его не поджидал какой-нибудь занудливый посетитель, пришедший с преступным намерением получить какую-нибудь справку. Ну вот наконец и заветный, крытый добротным железом дом, в котором его ожидают Маринка, горячий чай и пятирчатка, не говоря уже о кожаном космодроме, на котором так уютно мечтается…

Но возле Маринки на кресле сидел посетитель. Гапка. Агафья Степановна. Гапка Кобровна выползла из своей норы и приползла к нему, чтобы залпом выпить остатки его кровушки. Эх, жизнь!

– Шило в заднице! – с эмфазой прошипела Гапка, увидев бывшего суженого. – Носит тебя нелегкая непонятно где, ну да ладно… Справку мне дай, и я пойду…