Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну да!
– И бабушка?
– Да, да. Отстань от меня! – Костя уже сердился.
Марька отошла в сторону, села на бумаги. Она так и не поверила Косте, но сердце стучало молоточками, и все казалось призрачным.
Чистый свет сыпался сквозь щели склада. Во дворе визжала вагонетка, два женских голоса мирно проплывали за нею. Потом все стихло. Раскрытая книга тяжело выскользнула из рук, уткнувшись в бурый ворох бумаги, Марька потянулась за ней, но книга юркнула между тюками вниз и хлопнула там, подняв тучу пыли.
Махнув Косте рукой, Марька осторожно полезла за книгой, скатилась на сырой тюк, села, нащупывая в темноте тяжелый шероховатый корешок. В это время ворота склада широко распахнулись, мужчина крикнул:
– Вот они!
Первым опомнился Бяшик. Он взвизгнул, подпрыгнул на одном месте и пулей выскочил со склада. Поднялся шум. За воротами тяжело зашаркали чьи-то сапоги, потом Марька услышала плаксивый Костин голос:
– Дяденька, пусти, дяденька, я больше не буду…
Кто-то, видимо, держал его вниз головой, потому что голос доносился снизу, от земли.
– Попался, попался, – отвечал ему мужчина. – Вот отведу домой, чтоб выдрали. Еще подожгут тут, бумага же!..
Потом много других голосов перекликали друг друга ожесточенно и громко, и наконец ворота склада закрылись.
Марьку никто не заметил. Она припала к бумаге и, боясь шевельнуться, затихла. Она услышала свое дыхание и крепко сжала губы, чтобы не дышать. Но прошло время, и ничего не случилось. Чуть успокоенная и ослабевшая от пережитого страха, она вытянула вперед руку и задремала.
Когда проснулась, на складе было так же тихо и сыро, погасла ясная паутина света, тянувшаяся через все щели склада. Наверное, солнце уже перешло на другую сторону и висит над крышей самой фабрики. Марька не думала о том, что ее бросили, а спокойно лежала и ждала, когда все это кончится, придет Костя, и они отправятся домой.
Марька зевнула, потянулась и хотела привстать, но тут что-то громыхнуло на улице, и ворота склада заскрипели, въехала вагонетка. Две женщины, тянувшие ее, остановились.
– Последняя вагонетка сегодня, – сказала та, что постарше. – Поясница гудом гудит.
Марька пошуршала, поднялась и посмотрела на женщин. Они сидели у ворот, где бумаги почти не было, и прямо на земле блестели рельсы для вагонетки. Вылезая из ложбинки, Марька задела какой-то тяжелый мешок, он пополз вниз, увлекая за собой бумагу. Марька оцепенела.
– Опять крысы, – равнодушно сказала старшая и поглядела вверх. – Не ровен час, сожрут…
– Крысы-то?
– А то нет? Голод – не тетка. – Она деловито поправила платок корявыми руками. – Значит, едешь?
– Еду.
– Дело хозяйское!
– Поеду я, – тихо подтвердила молодая. Платок в крупную клетку совсем закрывал ее голову, она глядела перед собой неподвижными серыми глазами.
– Может, и я человек. – Она сгорбилась, обхватила ноги руками и прижала к коленям подбородок. – Я уж и так думала и этак. Думала, пройдет… Он и раньше бегал, однако возвращался. Ребятишки же… А он ребятишек любит. С получки полны карманы яблок тащит. А со мной молчит, как с чужой. Ей-богу, вот будто я к его детям только приставлена. Бывало, поначалу-то, как они схлестнулись, стою, жду его, жду. Райка у болота живет. Бабка с нею, девчоночка… Встану на краю и жду, вот, думаю, другие бабы не ждут, поди… Увижу, по тропке идет, домой… Вроде как ничего не замечаю. Потом на работу к ней сходила, выглядела. «О господи, – думаю, – неужто я хуже?» Платье себе сшила, завивку сделала. Хоть бы заметил. А теперь решила: пусть… Теперь – пусть. Мне уже ничего от него и не надо. Выболело все… Уеду, и пущай живут. Своих детей не жалеет, пусть чужую кормит…
Марька скатилась в ложбинку, легла молча, разглядывая черную крышу с затканными паутиной углами. Разговор не удивил ее, и сам их приход не разрушил того состояния дремотного и терпеливого ожидания, когда наконец ее окликнут и уведут домой.
Книга грелась на груди, и Марька поглаживала ее рукой, закрывала глаза, и тогда в темноте, откуда-то сверху, казалось, словно звезды, смотрели на нее ясные и мудрые глаза незнакомки с книжной картинки.
– Видела я ее, Райку-то, – немного помолчав, сказала старшая. – Слаба ты перед ней. Та, змеища, присосется – так намертво.
– Пускай, – тихо ответила молодая. – Она с ним меду не увидит. Не человек он – волчина. Слова доброго у него нету. На столб наткнется, обойдет. На меня – нет, напролом…
– Рыба ты. – Старшая вздохнула. – Нет в тебе что-то такого… бабьего. Вот Райка – поглядеть на нее из-за швабры, – не увидишь. Тощая. А мужиков к ней тянет. Мало что одинокая. Я вот тоже одинокая, на меня никто не смотрит…
– Живет же такая, – зло процедила молодая. – Живут же… А я замуж больше не пойду. Я так жить буду.
– Восемь уже, – зевнула старшая. – Пойдем.
* * *
Стемнело. Похолодало. Страх пришел опять. Темнота превращала тюки в чудовища.
Марька зажмурилась, у нее ослабели ноги. Она крепко сжала губы, чтобы не расплакаться.
…Теплая желтая комната всплыла тогда в ее памяти. Бабушка складывает в капроновый чулок крупный лук и вешает на крючок у печки. Мать ласкает Марьку, поднимая ее обеими руками вверх над головой и приговаривая:
– Доченька моя сладкая! Ты моя ясная! Доченька ты моя милая! Ягодка моя сладкая!..
Радостно блестят материнские глаза, Марька летит вверх – вниз, задыхается, цепляется за волосы матери. Счастливо смеется и опять летит.
Все события сегодняшнего дня: дорога, лошадь, склад, темнота, страх – разом подступили, она не выдержала и заплакала, сначала всхлипывая, потом громко-громко. И тогда она услышала, как в углу что-то зашуршало и сползло к ней.
«Крысы», – пронеслось в голове, и она забилась в диком пронзительном крике.
– Чего орешь, дура! – Кто-то хлопнул ее по спине, но она все кричала, и лишь когда жесткая ладошка прикрыла ей рот, опомнилась. Подняв голову, Марька узнала Вовку Гурова. Помолчала немного и потом заплакала свободно, легко, чувствуя счастливую слабость.
Гуров неловко погладил ее по голове и сказал:
– Не плачь, я тебе книжку подарю. Давай руку, сейчас вылезем.
Она намертво вцепилась в его худую спасительную руку. Гуров вздохнул, посадил ее на колени, тихо уговаривал. Марька уткнулась в его горячее плечо, слушала и успокаивалась.
– Не плачь, – повторил Вовка, – я тебе книжку подарю.
Вспомнив про книгу, Марька слезла с его колен и быстро отыскала в темноте свою книгу.
– Брось, – угрожающе процедил Вовка.
Марька насупилась и перестала всхлипывать.
Вовка шлепнул ее по лицу, вырвал книгу и зашвырнул в угол. Марька заголосила. Гуров взял ее за руку, но она упиралась и плакала.