Однако ж ценой объединенных усилий – воли и локтей – нашему настойчивому путнику наконец удалось протиснуться в помещение. Ловким движением руки он схватил за ухо мальчонку-служку и, сунув ему в руку пистоль, дабы заслужить его благорасположение, получил взамен кувшинчик арбуасского, кружку и даже место за столом, уже занятым компанией завсегдатаев. Окинув непрошеного гостя недобрым взглядом, они, хоть и ворча, тем не менее потеснились, уступая ему место.

А меж тем наш путник, не обращая ни малейшего внимания на недовольство соседей, расположился поудобнее, налил себе полную кружку вина, осушил ее одним махом, причмокнул с явным удовольствием, облокотился одной рукой на стол и, подперев ладонью подбородок, настороженным взором обвел публику.

Не прошло и пяти минут после того, как наш герой расположился за столом со всеми удобствами, когда напротив него примостился хорошо одетый, добродушного вида мужичок, который заговорил с ним без всяких приветствий и лишних предисловий.

– Вы нездешний будете, сударь? – осведомился он.

При таком вопросе, заданном незнакомым человеком, путник нахмурился, но, когда он бросил взгляд на странного собеседника, его недовольное лицо мигом расплылось в улыбке, и он учтиво ответил:

– Да, сударь, а вы?

– О, – отвечал тот с неизменно добродушной улыбкой, – я-то коренной парижанин, а зовут меня Жером-Дьедонне Паризо. Мое семейство в здешнем квартале каждая собака знает; мы тут уже шесть поколений кряду, от отца к сыну, держим кожевенную лавку в двух шагах отсюда, на улице Старой Пушнины, под вывеской «Слово чести».

– Черт возьми! – с легкой усмешкой заметил путник. – Сколько воистину благородных титулов!

– Правда? – бросил тот, выпятив грудь.

– Определенно, и я весьма польщен нашим знакомством, мэтр Жером-Дьедонне Паризо.

– Поверьте, и для меня это великая честь, господин…

– Андре, меня зовут капитан Андре… Еще кувшин и кружку! – прибавил он, хватая слугу за край широкого передника.

– Не думал, что вы военный.

– Теперь убедились? – с улыбкой спросил капитан.

– Да, ведь отец моей жены служит в городском ополчении.

– О, в таком случае наш брат вам не в диковину!

Тут слуга поставил на стол заказанные вино и кружку.

Мнимый капитан разлил вино по кружкам.

– Ваше здоровье, мэтр Паризо! – провозгласил он.

– И ваше, капитан!

Они чокнулись и выпили.

– Доброе здесь винцо, – заметил капитан, отставив опорожненную кружку.

– Да уж, «Сосновая шишка» тем и знаменита.

– Послушайте-ка, мэтр Паризо, а как вы догадались, что я нездешний? Неужто выгляжу как провинциал?

– Ничуть, капитан! Вовсе нет, просто гляньте на свою шляпу!

– Ну и что? Гляжу. И что тут такого?

– Э-э! – рассмеялся добрый парижанин. – Это ж ясно как божий день.

– Право слово! Признаться…

– А вы взгляните на мою да на те, что у здешней публики.

– И то верно, у них у всех соломенная оплетка в виде пращи[10] вокруг тульи.

– Вот-вот.

– Это что ж, опознавательный знак?

– Точно.

– Так-так, кажется, я начинаю догадываться!

– В самый корень зрите, капитан.

– Так вы мне расскажите, уж больно хочется знать, что здесь творится!

– С удовольствием, капитан. Только прежде скажите, вы за кого?

– За кого я?

– Да.

– Черт! За короля!

– Так-так, за короля и господ принцев или же за короля и кардинала?

– Кардинал – шут гороховый, и мне нет до него никакого дела, как и до соломенной оплетки на вашей шляпе.

– Чудесно! Значит, вы с нами заодно, капитан.

– Всей душой и телом. А вы-то сами за кого?

– За короля и господ принцев.

– И я, черт возьми!

– Просто замечательно! Вот, капитан, держите-ка эту оплетку – приладьте к своей шляпе.

– Лучшего и не пожелаешь! – отвечал наш герой, затягивая оплетку вокруг тульи своей шляпы. – Ну а теперь-то расскажете?

– Обо всем, что вашей душе будет угодно.

– Великолепно! Ваше здоровье, мэтр Паризо!

– И ваше, капитан Андре!

– Начнем с Фронды.

– Сейчас, сей же миг.

– Слушаю.

– Обещаю рассказать все как на духу, благо я своими ушами слышал, как возникло это слово. Так что вот вам, дорогой капитан, моя история вкратце. Явился я на днях в суд по делу против одного лавочника с Пергаментной улицы, с которым затеял тяжбу. Сижу себе в кабинете дознаний, а тут аккурат судебный советник Башомон идет мимо с какими-то чинодралами. Они-то ему и говорят: народ-де шибко недоволен и, ежели двор не опомнится, быть беде. А он им в ответ: бунтовщики, мол, как дети малые – сидят по парижским канавам да постреливают из пращи, и как только завидят полицейского в штатском, мигом врассыпную, а когда того и след простыл, они снова тут как тут.

– Гм! Дело нешуточное, – проговорил капитан. – Этот советник Башомон, должно быть, ставленник его преосвященства.

– Он рьяный приспешник кардинала. Так что слово не воробей… и название, которое подбирали себе враги Мазарини, родилось само собой. Так они и сделались пращниками – фрондерами. С той поры и вся Фронда, и шляпы, и перчатки, и веера, и даже хлеб…

– Черт! И когда же возникло это злополучное слово?

– Тому уж дней десять!

– Так давно? В таком случае кардиналу и впрямь стоит поостеречься.

– Правда?

– Еще бы! Ваше здоровье, мэтр Паризо!

– И ваше, капитан!

– Благодарю! А теперь, господин Паризо, прошу вас, скажите-ка, а что за событие вызвало столь сильное народное брожение и, главное, с чего это все так дружно кричат: «Да здравствует Бофор!»?

– Просто одно без другого не бывает, дорогой капитан.

– О, надо же!

– Такие вот дела. Да вы послушайте!

– Я весь внимание и впитываю каждое ваше слово.

– Вы льстите мне, капитан.

– Ничуть, уверяю вас.

– Вы, верно, в курсе, капитан, как арестовали герцога де Бофора?