– Не буди лихо, пока оно тихо, – предостерег Воронина Славка Клыков. – Боги не любят амикошонства.

За день поисковики излазили округу в радиусе десяти километров. Результат, к сожалению, был нулевой. Усердствовавший во время поисков Клыков разбил колено и теперь жалобно скулил, добиваясь сочувствия женщин. Однако озабоченная Светлана на его жалобы не реагировала, а оптимистически настроенная Маша заверила Вячеслава, что травма его не опасна и до свадьбы обязательно заживет.

– Типун вам на язык, девушка, – обиделся Клыков. – Я уже был женат. С меня достаточно одной попытки. И в кабалу я больше не пойду, даже ради спасения собственной ноги.

Ввиду трудности поисков продукты питания приходилось экономить. Так что спать Воронин отправился почти что голодным. Ну что такое банка мясной тушенки, выделенная прижимистым Петром Сергеевичем, для молодого, много потрудившегося организма? Оставалась надежда на чай, над которым сейчас колдовал Бубнов. Быть может, хотя бы этот душистый напиток избавит Воронина от сосущего чувства голода.

– Это кошмар какой-то, – поделился многолетними наблюдениями с охранником Игорем историк Клыков. – Сколько я Герку помню, а помню я его уже лет тридцать, этот человек никак не может наесться. Он успевал сожрать всю закуску, прежде чем у нас заканчивалась водка. И последний стакан нам всегда приходилось занюхивать корочкой. А главное – не в коня корм. Вид у него всегда такой, словно его не кормили последние две недели. Между прочим, многие сердобольные бабы на это покупаются. Видимо, в них срабатывает инстинкт. Вот ты скажи, чем еще мог привлечь Герман Людмилу, кроме аппетита?

– Какую Людмилу? – не понял Игорь.

– И ведь не только привлек, – продолжал Славка, – но и добился от нее ценного подарка, который сейчас прячет от близких друзей под рубашкой. Ну покажи нам наконец свой амулет, верный рыцарь лесных очарованных красавиц.

Отнекиваться было глупо да и бесполезно, поскольку любопытный Клыков теперь не отстанет. Воронин нехотя снял с шеи ворона и бросил Славке. Однако этот увалень не сумел поймать талисман, и тот упал на колени сидевшего в задумчивости Макса. Немец вскрикнул, видимо, от неожиданности, и отпрянул назад. Клыков едва успел подхватить изящную фигурку, которая по вине фон Бюлова вполне могла угодить в костер.

– С ума сошел, – осуждающе покачал головой Клыков.

– Извините, – смущенно откашлялся Макс, возвращаясь на прежнее место. – Задумался. Откуда это у вас?

– Я же тебе сказал, – ухмыльнулся Славка, – Людмила ему цацку подарила.

– Это оберег от кума, – спокойно отозвался Воронин.

– Какого еще кума? – не понял Макс, хлопая белесыми ресницами.

– Кумовьями в российских деревнях часто называют любовников одной и той же женщины, – пояснил все знающий историк.

Немец покосился на Машу, старательно помогающую Бубнову в хозяйственных хлопотах, и промолчал.

– Послушайте, Макс, давайте начистоту, – попросил Воронин. – Ведь с вашим дедом не все чисто. Мы были тому свидетелями. И вы неспроста отправились в далекую Россию. Не говоря уже о том, что талисман, данный мне Людмилой, вам знаком.

– Я видел нечто подобное на фотографии, которая хранилась в бумагах деда. Этот талисман мой далекий предок получил от жреца языческого бога как средство защиты от Зверя Арконы, который был его счастливым соперником в любви.

– Значит, Вернер фон Бюлов захватил с собой талисман, отправляясь в далекую Россию?

– Нет, он оставил его дома и велел жене беречь как зеницу ока. Вернер фон Бюлов не собирался враждовать со Зверем, он рассчитывал договориться с ним. Вы будете смеяться, но мой дед считал это загадочное существо своим предком.

– А что, к этому имелись какие-то основания? – удивился Воронин.

– До наших дней дошла старинная семейная легенда, согласно которой один из моих пращуров, Венцеслав фон Бюлов, был оборотнем. И сыном той женщины, за любовь которой боролись Фарлаф фон Бюлов и Зверь Арконы.

Возможно, эта древняя легенда, рассказанная где-нибудь в Питере, позабавила бы присутствующих, но здесь, в глухом медвежьем углу, она приобретала мрачный и зловещий смысл. Тем не менее Воронин нашел в себе силы, чтобы вырваться из пут мистицизма и вернуться к нашим убогим реалиям.

– Скажите, Макс, ваш дед был здоровым человеком? Прежде всего я имею в виду здоровье психическое.

– Я дам тебе небольшую справку, Герман, – вмешался в разговор Славка Клыков. – Первая треть двадцатого века ознаменовалась разгулом не только воинствующего материализма, но и не менее воинствующего оккультизма. Смею тебя уверить, что мадам Блаватскую в те времена читали и почитали не меньше, чем товарища Ульянова-Ленина. В Австрии и Германии первую скрипку среди оккультистов играли так называемые ариософы, люди, искавшие истину в развалинах давно ушедшего в небытие мира. Это ариософы пробудили в нацистах страсть к языческим обрядам. Кстати, один мой знакомый, современный язычник, считает, что Вторая мировая война – это последний по времени всплеск вечной борьбы между сторонниками солнечных и лунных богов. Между Белобогом и Чернобогом. Причем мы, русские, сражались на стороне Чернобога-Велеса, тогда как Гитлер был последним адептом Белобога.

– Я бы на твоем месте отправил такого знакомого в психушку, – горестно вздохнул Герман.

– Спасибо, но он там уже был, – криво усмехнулся Клыков. – Вся проблема в том, Воронин, что наши предки по-иному воспринимали светлое и темное начало. Они считали их равноправными и одинаково важными как для собственного существования, так и для сохранения миропорядка. Велес, Вотан, Гермес были богами перемен или, выражаясь языком двадцатого века, социального прогресса. Тогда как Световид, Перун и столь любезный сердцу ирманистов Крист ратовали за неизменность мира. То есть в реалиях двадцатого века это означало возвращение к Золотому веку, отрицание классового и возвращение к кастовому обществу, когда арии (а это слово переводится как благородные) правили миром, не считаясь с такой малостью, как свобода, равенство и братство. Вот так народы, чей менталитет формировался в одной на всех системе образов, оказались втянуты в братоубийственную и истребительную войну.

– А разве был такой языческий бог Крист? – удивился Воронин.

– Не исключено, что его выдумали ирманисты и ариософы, стремившиеся совместить христианскую и языческую религии и доказать германское первородство Христа, но само слово «крес» на санскрите означает «огонь». От этого слова произошли и «кресало», и «крест», и даже «крестьяне».

– Крестьяне-то тут при чем? – не понял Воронин.

– Земледелие, Герман, было долгие годы подсечно-огневым, когда поля удобрялись золой сгоревших деревьев. А что касается креста, то этот символ был известен практически всем народам земли, включая американских индейцев, задолго до появления христианства. Так что Крист ариософов в языческой системе образов – это бог, обладающий космической энергией. Соответственно, этой же энергией должен был обладать и его потомок.