Но я-то поняла – Отто хотел сказать, что мама с папой тоже в этом самом Сопротивлении.

Пер посмотрел на него как-то странно, но выпытывать ничего не стал.

– Здесь, в губернии Остфолд, много проводников, – сказал он. – Это те, кто помогает другим людям перейти границу.

– А, ну тогда среди твоих знакомых наверняка найдется какой-нибудь подрывник?

– Не подрывник, а проводник! – поправил Отто.

Пер отвел глаза и посмотрел в окно.

– М-м… даже и не знаю…

Мы умолкли. Мне стало интересно, что же он там, за окном, разглядывает, но увидела лишь яблоню с облетевшей листвой.

– Но если ты состоишь в Сопротивлении… – начал Даниэль.

– Ну не то чтобы состою… – Пер не сводил взгляда с яблони.

– Но хоть кого-то ты знаешь? – я не теряла надежды.

Он раздумывал. И раздумывал.

– Наверное, знаю, – ответил он наконец. – Тут есть один такой Юхансен – можно его спросить. У него-то точно есть знакомые проводники.

– Юхансен? Вот и прекрасно! – я вскочила, готовая тронуться в путь, но Пер посмотрел на часы и не двинулся с места.

– Не, живет он далековато. Подождем до завтра и с утра пораньше поедем.

Я опустилась на стул и поняла, что Пер прав: меня так и тянуло улечься в кровать. После пожарных лестниц, комодов и всей этой беготни руки, ноги, спина и живот ныли, будто Клара хорошенько прошлась по ним мухобойкой.

Это был обычный осенний вечер, хотя и случилось кое-что удивительное. Впрочем, только со мной.

Мы ужинали и смотрели на оранжево-синие огоньки в камине. Потом Пер помыл посуду. Молодец он, Пер, все придумал, прикинул. Говорил немного, все больше курил самокрутки и поглядывал на нас, натянув на лоб шапочку.

Сара свернулась калачиком в кресле и уснула. Прижалась щекой к Элизе и запустила пальцы ей в волосы. Она и сама напоминала куклу. Будь у меня сестренка, хорошо бы она была как Сара.

Братец мой корпел над чем-то в углу. Как обычно, разложил перед собой карту и ни с кем не разговаривал.

Мы с Даниэлем сидели на диване, каждый на своем краешке. Я вдруг вспомнила, как странно вел он себя сегодня ночью в саду – разбегался и прыгал. Снова разбегался и опять прыгал.

– Слушай, а чего это ты такое делал в саду? – спросила я.

– А-а, это… Это я в длину прыгал, – ответил Даниэль.

– В длину?

– Ну да. Вообще-то я занимаюсь легкой атлетикой – прыжками и бегом. На стадионе Бишлетт тренируюсь, мы там рядом живем. Но потом нам пришлось прятаться, тренироваться не получалось, поэтому решил попробовать сегодня ночью. – Он наклонился и достал что-то и рюкзака. – Смотри, совсем новые. Я в них толком и не бегал еще. И скоро из них вырасту.

Он держал в руках белоснежные кроссовки невероятной красоты. Понятное дело, что ему хочется надевать их почаще. В таких кроссовках вокруг света захочется пробежать!

– Ты же еврей, а, выходит, делаешь то же самое, что и все остальные? – удивилась я.

Он рассмеялся.

– Ну да. Но я еще и норвежец.

– А как же идиш, и синагога, и сидур? Ты всем этим тоже занимаешься?

– Идиш – язык, на котором говорят евреи. В синагоге мы молимся, а сидур – это сборник молитв. Везде есть такое, просто мы называем это по-своему.

Мне нравилось, как Даниэль объясняет. Он говорил просто, как есть, и не выставлял меня дурочкой. С Отто было иначе. Поэтому я пустилась в расспросы.

– А песня про портного – о чем она?

Он спел один куплет, да так чудесно, что у меня мурашки по спине побежали.

– В ней поется: вот так шьет портной, вот так, всю неделю. Но заработал этим лишь чахотку.

– Чахотку? Это еще почему? – не поняла я.

Я знала, чахотка – это болезнь, которая поражает легкие и от которой можно умереть. Зачем же ее зарабатывать?

– Да, это как-то странно, но евреям запрещено владеть землей. Прежде они работали в городах, и многие совсем выбивались из сил. Папа говорит, что песня как раз об этом – про человека, который работает, но ничего не зарабатывает.

Я по-прежнему мало чего понимала, но кое-что стало ясно. В этом мире явно что-то не так. Иначе как объяснить, что людям не разрешают владеть землей только потому, что они верят не в Христа и называют свою церковь синагогой? И почему их вдруг решили выгнать из Норвегии?

– А ты знаешь, куда нацисты отправляют евреев? – спросила я.

– Возможно, в концлагеря, – тихо ответил Даниэль.

– Но детей-то разве можно в лагеря отправлять? – не поверила я. – В тюрьму же их не сажают. Так папа сказал.

– А нацисты сажают, – Даниэль опустил глаза.

Мы умолкли. Концлагеря. Когда же это людей стали туда отправлять? Еще вчера мы играли в прятки, а сегодня мама с папой, наверное, сидят в Грини. А Даниэля и Сару нацисты хотят упечь в концлагерь просто потому, что они евреи. Даже не верится, какой-то бред. Хуже не бывает. О такой несправедливости я еще не слыхала.

Мне захотелось поделиться своими мыслями с Даниэлем, но не вышло. Все это казалось настолько чудовищным, что подобрать слова я так и не смогла.

Вместо этого вспомнила о приятном.

– А ты читал про графа Монте-Кристо?

– Да! Он же прорыл лаз и сбежал из тюрьмы! – сказал Даниэль.

– Отлично придумал, да?

Даниэль кивнул.

– Вот бы всем можно было взять да и выкопать такой лаз!

Он улыбнулся и снова кивнул.

– Да, идея что надо.

– А кстати, это твоя книга в подвале лежала? – спросила я.

– «Три мушкетера»?

Ну конечно, это была книга Даниэля. Он много раз ее перечитывал, прямо как я.

Но его любимчиком был Арамис.

– Он ловкий и умный, – объяснил Даниэль.

– Зато Портос лучше всех дерется, – сказала я.

Даниэль не ответил. Лишь молча посмотрел на меня, затем медленно проговорил:

– Я думал, девочки такие книги не читают.

– Это ты с какими-то неправильными девочками дружил.

А после случилось нечто странное, чего прежде со мной еще не бывало. Мы словно посмотрели друг на друга впервые. И когда я смотрела на Даниэля, внутри у меня снова проснулись дикие звери. Но теперь они не прыгали, не носились, не подскакивали к горлу. Они танцевали. И от этих танцев щеки у меня запылали.

И это было невероятно и чудесно.

Даже чересчур. Звери так расплясались, что готовы были выпрыгнуть наружу.