– Мне ничего не стоит сделать это, – взорвался Фобек, – но тогда они убьют меня. Нет, я оставлю тебя жить.

– Спасибо, – сказал Тарзан.

– По крайней мере, ты будешь жить, пока мы заперты здесь, – добавил Фобек.

Опыт подсказывал Тарзану: чем глупее и невежественнее был человек, тем выше была его самовлюбленность. Но ни разу в жизни он не встречал еще такого непроходимого глупца, как Фобек. Сидеть в одной камере с этой безмозглой тушей само по себе было уже достаточно неприятно, но вражда с ним сделала бы пребывание в темнице невыносимым, поэтому Тарзан решил терпеть болтовню Фобека.

Потеря свободы представляла для Тарзана, как и для всех существ, наделенных интеллектом, высшую степень страдания, которую они всегда стараются избежать скорее, чем физическую боль. Но свою судьбу он воспринимал такой, какая она есть, без тени протеста, решительно и стойко. Пока его тело находилось в узком пространстве, ограниченном четырьмя каменными стенами, в мыслях он снова навещал любимые места первобытного леса, бродил по широким степям и жил на свободе, окунаясь в незабываемое прошлое.

Он вспомнил дни своего детства, когда обезьяна Кала кормила его своей грудью, защищала от бед и несчастий дикой жизни. Он вспомнил ее нежность и терпение к недоразвитому детенышу, которого нужно было длительное время носить на руках, испытывая при этом затруднения, в то время как ее подруги стремительно передвигались по деревьям в поисках пищи или спасались от могучих врагов, взлетая на верхушки деревьев.

Таковы были его первые впечатления о жизни. Да и на втором году он еще не был способен быстро передвигаться по деревьям и даже по земле. Зато потом он развивался очень быстро, намного быстрее, чем избалованные дети цивилизованного мира, потому что от быстрейшего развития хитрости и силы зависела его жизнь.

С легкой улыбкой вспоминал он ярость старого Тублата, его приемного отца, когда Тарзан нарочно старался разозлить его. Старый Разбитый Нос всегда ненавидел Тарзана, потому что его затянувшееся детство не давало возможности Кале рожать детенышей. Тублат доказывал на корявом языке обезьян, что Тарзан слишком слаб и никогда не станет настолько умным и сильным, чтобы приносить пользу племени. Он хотел убить Тарзана и пытался склонить старого вождя Керчака разрешить это убийство. Когда Тарзан стал достаточно взрослым, чтобы разобраться в черных замыслах Тублата, он возненавидел его и всячески старался причинить ему боль.

Воспоминания о тех днях теперь вызывали лишь улыбку. Но его воспоминания хранили и трагедию, самую большую трагедию в его жизни – смерть Калы. Истинное понимание случившегося пришло к нему позднее, когда он уже почти стал взрослым мужчиной. Кала была с ним, когда он больше всего в ней нуждался, помогала до тех пор, пока он не стал взрослым и способным заботиться о себе сам, относиться к другим обитателям джунглей на равных. Но он навсегда лишился защиты ее могучих рук и клыков, у него нет такой защиты и сегодня. Он потерял материнскую любовь этого дикого сердца, единственную любовь матери.

Его мысли естественно обратились к другим лесным друзьям. Среди них были большие обезьяны, слон Тантор, Золотой Лев Джад-бал-джа, маленький Нкима. Бедный маленький Нкима!

После Калы, занимавшей в его голове и сердце первое место, его мысли обратились к нему. Он заболел как раз перед тем, как Тарзан отправился путешествовать на север. Стоял сезон дождей, и Тарзан не хотел усугублять его болезнь. Несмотря на громкие вопли, маленький Нкима так и остался один.

Тарзан сожалел немного, что не взял с собой Джад-бал-джа. Конечно, Золотой Лев иногда обременял компанию, особенно когда Тарзан имел дело с людьми, но это был верный друг и хороший спутник, только иногда он нарушал тишину своим громоподобным рыком.

Тарзан вспомнил тот день, когда он поймал маленького львенка, и как учил суку За кормить его своим молоком. Что это был за львенок! Настоящий лев с самого первого дня их знакомства. Тарзан вздохнул, вспомнив те дни, когда он и Золотой Лев охотились и сражались вместе.

Тарзан надеялся, когда его вели в темницу, что на следующее утро его допросят и выпустят или, по крайней мере, больше не будут держать в этой каменной мышеловке.

Но его не освободили утром, как он рассчитывал, более того, задержали еще на сутки, потом еще. Возможно, ему придется сделать попытку к освобождению, когда раб принесет еду, но его не оставляла надежда, что следующий день принесет ему свободу, поэтому он ждал.

Любая неволя всегда вызывала в нем чувство сильной досады, но на сей раз она казалась невыносимой, потому что вместе с ним отбывал наказание Фобек. Этот человек раздражал Тарзана, он был невежествен, хвастлив, задирист. В интересах мира человек-обезьяна терпел больше от своего компаньона, чем позволил бы ему в обычных условиях. Но Фобек, со свойственной ему логикой, считал, что терпение Тарзана вызвано страхом. Придя к такому заключению, он стал высокомерным и еще более невыносимым.

Фобек провел в камере больше времени, чем Тарзан, и осознание этого легко приводило его в ярость. Иногда он часами сидел молча, уставившись в пол, или начинал что-то бессвязно бормотать, переходя к длительным желчным разговорам, затем он обращал свою злобу на Тарзана. То, что Тарзан молчаливо сносил такие провокации, увеличивало его злобу, но предотвращало драку между ними – ведь для ссоры нужны двое, а Тарзан предпочитал не ссориться, правда, только пока.

– Представляю, какое развлечение получит от тебя Немона, – прорычал Фобек после того, как ни одна из его многочисленных тирад не получила ответа.

– Даже если так, – отвечал Тарзан, – все же ты доставишь ей больше удовольствия, чем я.

– Уж я-то постараюсь! – воскликнул Фобек. – Если это будет борьба, то она никогда в своей жизни не видела такого сражения, кто бы ни противостоял Фобеку – человек или зверь. А может быть, это будешь ты? Ба! Тогда ей придется поставить против тебя подростка, если она захочет увидеть хоть какой-то поединок. Ты же трус, у тебя в жилах течет вода. Если она проявит мудрость, она просто бросит тебя в жерло Ксаратора. Клянусь хвостом божества! Как бы мне хотелось увидеть тебя там! Ставлю на кон мою лучшую кольчугу, что они услышат твои вопли в Атне.

Человек-обезьяна молча стоял, глядя на маленький прямоугольник голубого неба, который был виден через небольшое зарешеченное окно в двери. Он продолжал хранить молчание и после того, как Фобек прекратил свои насмешки, совершенно игнорируя его, как будто он вообще не сказал ни одного слова, как будто он даже не существовал. Фобек впал в бешенство. Он поднялся со своей лавки.

– Трус! – заорал он. – Почему ты мне не отвечаешь? Клянусь желтыми клыками Тооса! Я вобью в тебя хорошие манеры, чтобы ты отвечал, когда говорят лучше, чем ты.

И он сделал шаг в направлении человека-обезьяны.

Тарзан медленно повернулся к разъяренному мужчине и посмотрел ему в глаза. Тарзан ждал. Он не промолвил ни слова, но вся его фигура, его поза были столь красноречивы, что Фобек поневоле остановился.