– Она ждет вас у себя в номере, – как ни в чем не бывало сказал Франсуа.

Джорджия открыла мне дверь. Она распустила волосы и подновила макияж: припудрилась и подкрасила ресницы. Она стояла прямо передо мной, и я оторопело смотрела на нее, как будто успела по ней стосковаться. Чтобы не выдать свое смущение, я пошла в туалет, где и обнаружила, что коленка у меня разбита в кровь – хорошо еще, что под действием спиртного я вообще не чувствовала боли. Я промокнула кровь туалетной бумагой; мне не хотелось, чтобы мои личные неприятности стали предметом обсуждения. Судя по всему, Джорджии не терпелось начать фотосессию, и я не собиралась заставлять ее ждать. Я предложила ей сесть напротив меня. Она спокойно глядела в объектив, явно не испытывая ни малейшей неловкости. Щелкая кадр за кадром, я просила ее посмотреть то в окно, то на мое плечо, и она с веселой серьезностью делала, как я велела. Меня охватило ощущение собственной исключительности: Джорджия не принадлежала к числу женщин, демонстрирующих послушание и позволяющих кому угодно к себе приближаться. Если я всю жизнь мечтала стать фотографом, мелькнуло у меня, если я видела в фотографии свое призвание, то лишь потому, что ждала того дня, когда познакомлюсь с Джорджией. Благодаря ей все становилось возможным.

Мой фотоаппарат издавал тревожные звуки; каждый щелчок затвора звучал по-разному, как будто заклинило объектив или треснула линза. Мой Canon А-1 был произведен в начале семидесятых, и найти к нему запчасти сегодня было нереально. Но так же как я не обращала внимания на боль в колене, меня в тот момент совершенно не интересовало ни сколько времени займет, ни во что мне обойдется починка аппарата. Тем более что, едва я успела отщелкать первую пленку, Джорджия встала, подошла ко мне, взяла меня за подбородок и прижалась своими губами к моим. Язык у нее был маленький, я даже не думала, что бывают такие крошечные. Эта ни на кого не похожая женщина целовала меня; я плохо понимала, что происходит, и не сопротивлялась, когда она меня раздела. Все случилось очень быстро. У Джорджии была плотная кожа, которая легко покрывалась мурашками. Она как будто жила своей отдельной жизнью. Живот сиял какой-то акульей белизной, зато бедра и ягодицы покраснели до почти пурпурного цвета. Меня страшила ее вагина – как некое свойство натуры, присущее и мне и способное вызвать отвращение, – но, как ни странно, она мне понравилась. Меня восхитила ее бледная, розовато-бежевая плоть, наводящая на мысль о моллюске и переходящая в красноватую синеву. Я пробовала на вкус женщину, ее щекочущую нежность; женская ласка не нуждается в твердости и обходится без резких вторжений, но, действуя окольным путем, доставляет неизъяснимое наслаждение. Разморенная, с влажной грудью, я задремала на пахнувших роскошью простынях, повернувшись лицом к милому лицу Джорджии, прекрасному лицу богатства. Но эта женщина не ведала сна. Она достала с ночного столика пепельницу, закурила сигарету и объяснила мне, почему мы с ней находимся в этой комнате и почему проведем ночь в этой постели.

– Когда мой дядя женился, – начала она, глубоко затянувшись, – ему было пятьдесят восемь лет. Никого из родственников на свадьбу не позвали. Даже меня, хотя я была его крестницей и он меня обожал. Но через пару недель дядя прислал мне билет на самолет до Италии – он проводил медовый месяц на Капри и хотел, чтобы я к нему приехала. Накануне отлета моя мать и ее сестры устроили семейный совет. Мне было поручено внимательно понаблюдать за молодой женой и дать о ней подробный отчет: что она говорит, что делает. Но в Париж я вернулась в полном замешательстве. Моя новая тетушка, Зельда, практически не выходила из своей спальни. Я видела ее всего один раз: она прошла мимо меня, даже не покосившись в мою сторону; на ней была густая черная вуаль, уместная на похоронах, но уж никак не в доме молодоженов. Мать жутко разозлилась: я прогуляла неделю школы и ничего не узнала.

На следующий год я наконец познакомилась с тетей Зельдой. Первая же фраза, которую я от нее услышала, звучала так: “Извини за Капри. Я не собиралась тебя избегать. Просто девочке-подростку незачем видеть, как выглядит новобрачная. Поверь мне, милая, блистательный траур по счастью – это вовсе не слава[3]. Это брак”. Судя по ее акценту, она была иностранкой, хотя я так никогда и не узнала, кто она по национальности, а по-французски она говорила лучше нас с тобой. И не только по-французски: она весь мир объездила и прожила не одну жизнь.

Дядя Андре был в семье младшим ребенком, появившимся на свет после пяти сестер, а разбогател он на переработке металлолома. Он работал как вол и никогда не интересовался женщинами – его даже подозревали в дурных наклонностях. Но все изменилось, когда он встретил Зельду. Потому что никто не мог впустить в свою жизнь Зельду и надеяться, что в ней не произойдет потрясений.

На протяжении десятка лет я обедала с женой дяди несколько раз в год – на мой день рождения, на Новый год или на Пасху. В конце мая Зельда приглашала меня просто так. Сегодня я понимаю, что накануне Дня матери этой бездетной женщине хотелось со мной повидаться. Впрочем, тетя Зельда всегда звала меня “доченькой”.

“Доченька, – говорила она, – я не буду дарить тебе подарки. Ты не получишь от меня новое платье, или чек, или даже коробку конфет на Рождество. Я слишком боюсь, что твоя мать и твои тетушки обвинят меня в том, что я пытаюсь тебя подкупить. Зато, моя милая, я поделюсь с тобой кое-какими мыслями”.

При каждой нашей встрече тетя Зельда давала мне советы, которые я должна была затвердить наизусть. Напрасно я не завела для них особую тетрадку – к сожалению, многие из них забылись. Но некоторые я еще помню…

Мужчины – те же дети, говорила она; если ты ничего у них не просишь, они готовы отдать тебе все; но боже тебя упаси попросить их хоть о чем-нибудь, даже сказать тебе, который час. Не получишь ничего, кроме разочарования. Никогда никого ни в чем не упрекай, ни мужчину, ни женщину, если собираешься иметь с этим человеком какое-то дело. Это целиком твоя ответственность – добиться того, чтобы люди не доставляли тебе неприятностей. И наоборот, если в один прекрасный день ты захочешь избавиться от мужчины, начни его критиковать. Он и не подумает исправляться, становиться лучше – он от тебя сбежит, и это так же верно, как то, что по утрам встает солнце. Не лги, никогда не лги; это страшно неудобно – помнить, что ты говорила вчера. И еще одна вещь. Иногда тебе захочется соврать, чтобы кому-то понравиться. Тебе покажется, что вранье будет выглядеть соблазнительней, чем правда. Но ты изумишься, обнаружив, что в правде намного больше шарма, чем ты думала.

Никогда ни перед кем не отчитывайся – только перед собой. Никогда не ложись спать, не смыв макияж, и избегай солнца как злейшего врага. Относись к людям с уважением, но не доверяй тому, кто любит власть. Если хочешь сохранить друзей, не докучай им жалобами на здоровье, рассказами о твоих путешествиях и воспоминаниями молодости и не хвались перед ними талантами твоих детей. Делай что хочешь, носи черное с темно-синим, а розовое с оранжевым, но не следуй за модой. Никогда не влюбляйся, но ищи любовь. Не соглашайся на свидания, предложенные другими. Не носи открытую обувь. Радуйся тому, как выглядишь сегодня, потому что завтра будешь вспоминать об этом с сожалением. Никогда не говори о своих недостатках, иначе они у тебя появятся; никогда не говори другим, что ты постарела, иначе и правда постареешь. Не верь, когда тебе говорят: чем больше, тем лучше. Никогда не макай в чай тост или печенье – это отвратительно. Не пытайся удержать уходящую любовь. Действуй быстро, болтай поменьше; открывай рот, только если хочешь позабавить или рассмешить слушателей. Ты красивая девушка, вот и пользуйся своей красотой. Ум свой отодвинь в сторону, держи его при себе – иначе не найдешь себе мужчину. И вот тебе последний совет: твой худший враг – тот, кто думает то же, что и ты, но по каким-то причинам не высказывает это вслух.