Полки пусты. Ни фотографий, ни плакатов. Ни детских игрушек.

Отдаю: туристический набор для чистки зубов, который купила мне вчера мама.

У меня уже есть щетка. Не знаю, зачем она купила еще одну. Эта женщина покупает вещи ради факта самой покупки. Идиотизм.

Я направляюсь в библиотеку и снова вижу девушку, которая взяла мою подушку. Она так и сидит, спиной к стене. Кладу набор в ее стакан для мелочи.

Отдаю: зеленую охотничью куртку Гата. Ту, в которой я была в ту ночь, когда мы держались за руки, смотрели на звезды и говорили о Боге. Так и не вернула ее.

Нужно было отдать ее сразу. Я знаю. Но я не могла себя заставить. Это все, что у меня осталось от него.

Но это глупо и низко. Гат меня не любит.

Я тоже его не люблю, возможно, никогда не любила.

Мы увидимся послезавтра, но я не люблю его, и мне не нужна его куртка.

Телефон начинает звонить в десять вечера, утром мы уезжаем на Бичвуд. Мама в душе, поэтому трубку беру я.

Тяжелое дыхание. Затем смех.

— Кто это?

— Кади?

Я понимаю, что это ребенок.

— Да.

— Это Тафт. — Брат Миррен. Совершенно невоспитанный.

— Чего это ты не спишь?

— Это правда, что ты наркоманка? — спрашивает он.

— Нет.

— Уверена?

— Ты звонишь, чтобы узнать, не наркоманка ли я? — Мы с Тафтом не общались после несчастного случая.

— Мы на Бичвуде, — говорит он. — Приехали этим утром.

Я рада смене темы. Заставляю себя ответить веселым голоском:

— Мы приедем завтра. Как вам там? Ты уже плавал?

— Нет.

— А на качелях катался?

— Нет, — отвечает Тафт. — Ты точно не наркоманка?

— И откуда у тебя возникла такая мысль?

— Бонни. Она говорит, что я должен приглядывать за тобой.

— Не слушай Бонни, — говорю я. — Слушай Миррен.

— Об этом я и говорю. Но Бонни единственная, кто верит мне насчет Каддлдауна, — отвечает он. — И я хотел позвонить тебе. Но только если ты — не наркоманка, а то они понятия не имеют, что происходит вокруг.

— Я не наркоманка, кроха, — говорю я. Хотя, возможно, это ложь.

— Каддлдаун захвачен призраками, — говорит Тафт. — Можно мне спать с тобой в Уиндемире?

Мне нравится Тафт. Правда. Он слегка сумасбродный, веснушчатый, да и Миррен любит его куда больше, чем близняшек.

— Никем он не захвачен. Просто в доме всегда сквозняк. Он и в Уиндемире есть. Окна постоянно дребезжат.

— Там тоже призраки, — утверждает Тафт. — Мама и Либерти мне не верят.

Мальчуган всегда был из тех детей, кто верит в буку в шкафу. Затем он стал думать, что под причалом у нас кишмя кишат чудовища.

— Попроси Миррен помочь тебе, — предлагаю ему я. — Она прочитает тебе сказку или споет колыбельную.

— Ты так считаешь?

— Конечно. А когда я приеду, то возьму вас кататься на лодке, и мы будем нырять в море за сокровищами. Это будет самое лучшее лето, Тафт.

— Хорошо.

— Не бойся старого глупого Каддлдауна, — говорю я. — Покажи ему, кто здесь главный. Увидимся завтра.

Он кладет трубку, не попрощавшись.

В Вудс-Хоуле, портовом городке, мы с мамочкой выпускаем ретриверов из машины и тащим наши чемоданы к причалу, где нас ждет тетя Кэрри.

Она крепко обнимает маму и сразу бросается помогать загрузить наши вещи и собак в большую моторную лодку.

— Ты прекрасна, как никогда, — говорит она. — Слава богу, что вы приехали.

— Ой, прекрати, — отмахивается мамуля.

— Знаю, ты болела, — говорит мне тетя. Она самая высокая из сестер, и старшая Синклер. Вокруг ее рта образовались глубокие морщины. На ней длинный кашемировый свитер. Она носит древнее нефритовое ожерелье, принадлежавшее бабушке.

— Со мной ничего такого, что не мог бы исправить «перкосет» и пара рюмок водки, — говорю я.

Кэрри смеется, но мама наклоняется и говорит:

— Она не принимает «перкосет». Врачи прописали таблетки, не вызывающие зависимость.

Это вранье. Таблетки, не вызывающие привыкания, не помогли.

— Девочка слишком худая, — говорит Кэрри.

— Это все водка. Она у меня вместо еды.

— Каденс не может есть, когда начинаются мигрени, — отвечает мама. — Боль вызывает у нее тошноту.

— Бесс приготовила твой любимый черничный пирог, — объявляет тетя Кэрри. И снова обнимает маму.

— Все внезапно стали такими ласковыми, — удивляюсь я. — Раньше вы так много не обнимались.

Кэрри обнимает и меня. От нее пахнет дорогими лимонными духами. Мы так давно не виделись.

Дорога из гавани холодная и сверкающая. Я сижу в хвосте лодки, пока мама стоит рядом с тетей за рулем. Опускаю пальцы в воду. Она брызгает на рукав моего пальто, и ткань быстро намокает.

Вскоре я увижу Гата.

Гата, моего Гата, который — не мой.

Дом. Малышню, тетушек, Лжецов.

Услышу крики чаек, отведаю пирог и домашнее мороженое. Услышу удары теннисных мячиков, лай ретриверов, эхо своего дыхания в трубке для подводного плавания. Мы будем разводить костры с запахом пепла.

Но буду ли я там как дома?

Вот впереди показался Бичвуд, его родные очертания. Первым я вижу Уиндемир с его островерхими крышами. Дальняя комната справа — мамина; виднеются ее голубые занавески. Мое окно смотрит вглубь острова.

Кэрри огибает остров, и я вижу с его нижней части Каддлдаун — квадратное, как коробка, основательное здание. Крохотная песчаная бухта — малый пляж — скрывается за длинной деревянной лестницей.

Пейзаж меняется, когда мы проходим восточную сторону острова. Рэд Гейт почти не виден сквозь деревья, но я замечаю красную отделку стен. Мимо проплывает большой пляж, к которому тоже нужно спускаться по деревянной лестнице.

Клермонт стоит на верхней точке острова, с видом на море в трех направлениях. Я выворачиваю шею, чтобы разглядеть его задорную башенку — но ее нет. Деревья, которые раньше создавали тень в большом саду, тоже пропали. Вместо шести викторианских спален, огромного крыльца и кухни с дымоходом, вместо дома, где дедуля проводил каждое лето целую вечность, я вижу глянцевое современное здание, стоящее на скалистой горе. С одной стороны к нему примыкает японский сад, с другой — голые скалы. Дом из стекла и железа. Такой неприветливый.