Не менее проницательное наблюдение сделал Аппиан, который наверняка долго и упорно пытался осмыслить всё, что творилось в ту пору в Риме. Он силился понять, почему сенаторы добровольно преподнесли Цезарю столько почестей, от всевозможных привилегий до особенной обуви, восхищались им, почитали его, а потом решили убить его за то, что он пользовался их дарами. Аппиан не привык к царившим в сенате двоемыслию и лицемерию, но он, по крайней мере, попытался понять сенаторов. В конце концов, он пришёл к выводу, что проблема для них заключалась в одном-единственном слове. Золотой трон, красные сапоги и молитвы за Цезаря их не смущали. Их смущало слово rex – «царь». Аппиана это всё-таки сбивало с толку. Между пожизненным диктатором и царём, писал он, нет никакой разницы. Просто один титул заменён на другой. Как говорится в другой пьесе Шекспира, «роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет»[23]. Для Аппиана, как и для абсолютного большинства писателей эпохи империи, между царём, диктатором и императором принципиальной разницы не было. Но для римлян в 44 году н. э. название имело значение, и очень большое. Вся идентичность сенаторов была построена на том, что они свергли царя и создали идеальную республику. Ну да, прямо сейчас она переживала не лучшие времена, но это не значит, что они ошиблись, избавившись от царя. В их культуре это было самое главное достижение. Даже более важное, чем завоевание всех городов, до которых они могли дотянуться. Римлянам, выросшим во времена республики, монархия казалась чем-то абсолютно неприемлемым, а слово «царь» – практически бранным. Поэтому-то все оптиматы и значительная часть популяров занервничали, когда появились признаки того, что Цезарь может присвоить себе этот титул.

Во-первых, Цезарь собирался снова выступить в поход и попробовать всё-таки завоевать Парфию[24]. Решение атаковать Парфию не раз становилось сигналом того, что римский полководец или император окончательно зазнался, но в данном случае имелся вполне конкретный повод для беспокойства. У римлян был особо чтимый сборник пророчеств, известный как «Сивиллины книги». Последний римский царь Тарквиний Гордый купил его у некой греческой предсказательницы[25]. Считалось, что эти пророчества – истинные и предельно ясные слова самих богов. Но они хранились под сводом великого храма Юпитера Капитолийского, их строго стерегли и обращались к ним только в исключительно тяжёлых обстоятельствах. В 44 году до н. э. кто-то пустил слух, будто в Сивиллиных книгах написано, что парфян может победить только римский царь, а Цезарь собирается воспользоваться этой информацией – проверить достоверность которой никто из римлян не мог – чтобы убедить сенат присвоить ему царский титул, например, сделать его царём одной из провинций. Цезарь не раз извлекал выгоду из религиозности римлян, поэтому слух напугал народ.

После этого народные трибуны Марулл и Цезетий принялись создавать проблемы. Однажды статую Цезаря – большую золотую статую Цезаря – кто-то увенчал диадемой. Под диадемой имеется в виду традиционная римская корона – белая лента, украшенная лавровым венком. Это был главный символ царской власти. Вы скажете, что речь всего лишь о статуе. Кого это волнует? Римлян это волновало, и очень сильно. Жители Рима относились к статуям как к публичному пространству для выражения своего мнения о политических деятелях. В ответ на действия политиков, известных людей и даже императоров неизвестные покрывали статуи надписями. Грубые стишки на золотых статуях значили тогда то же, что сегодня – волна негатива в «Твиттере». Во всех источниках упомянуты оскорбительные граффити, появившиеся на статуях Брута: аноним подталкивал его присоединиться к заговору, намекая, что Брут позорит свой род, позволяя Цезарю править. Надписи отражали общественное мнение о человеке или проблеме. Таким образом, диадема на статуе Цезаря была тревожным знаком того, что в Риме были люди, которые искренне хотели, чтобы Цезарь стал царём. Цезетия и Марулла это очень расстроило. Они нашли человека, увенчавшего статую диадемой – увы, его имя ни в одном из источников не упомянуто – и бросили его в тюрьму. Так сильно римляне ненавидели царскую власть. Выкрикивать слово «царь» было запрещено законом, как в сегодняшней Германии запрещено использовать нацистское приветствие. Инцидент с диадемой мог лишь незначительно усилить подозрения насчёт намерений Цезаря, но вслед за ним произошёл другой, очень похожий. На сей раз Цезарь ехал верхом, когда кто-то из его фанатов – к политикам тогда относились, как нынче к звёздам – закричал ему «рекс». По-латински rex значит «царь», но существовало и такое римское родовое имя. Поэтому Цезарь моментально отреагировал, в очередной раз продемонстрировав впечатляющую находчивость. Он засмеялся и ответил толпе: «Я не Рекс, я Цезарь!», словно кричавшие просто умудрились забыть, как его зовут. И эта проблема была решена, но о произошедшем узнали Марулл и Цезетий, которые принялись разыскивать кричавших, чтобы наказать и их. На сей раз Цезарь потерял терпение и допустил оплошность.

Созвав сенаторов, Цезарь велел привести трибунов. Как вы помните из истории убийства Тиберия Гракха, трибуны пользовались правом неприкосновенности. По закону, их полномочия были сопоставимы с полномочиями консула – высшего должностного лица в Римской республике – и другие магистраты не имели права посягать на их права. Но Цезарь обвинил двух трибунов в заговоре против него. Он объявил, что они подстроили оба инцидента, чтобы его подставить. По его версии, трибуны, его враги, подстрекали его сторонников объявить его царём, чтобы все решили, что он в самом деле хочет быть царём. Сложная и странная схема, но римские сенаторы были способны и не на такое. Дион, к примеру, считает, что именно они за всем и стояли. Авторы других источников перестраховываются. В любом случае Цезаря не красило то, что он закричал на трибунов. А потом он зашёл слишком далеко. Он лишил их трибуната и всех полномочий и запретил им появляться в здании сената. Это уже была тирания. Цезарь продемонстрировал явное неуважение к институтам римского государства и правовым нормам Сената. Он показал, что может отправить неугодных ему людей в отставку, какие бы высокие и священные должности они ни занимали. Если после инцидента на стройплощадке у кого-то и оставались сомнения, они развеялись.