Нандус с трудом сдерживался, чтобы не выказать своего удивления. В Туаре он добавил в вино лишь пару капель экстракта из яда краснохвостого скорпиона. Осушив тот кубок в октагоне, Вольфхард должен был почувствовать легкую тошноту и головную боль, но уже через день яд прекращал действовать. И на этом все должно было закончиться. Но, конечно же, фон Уршлингену он об этом говорить не собирался. Кондотьер получит свой флакон с «противоядием», пусть это всего лишь слегка подкрашенная вода.

– Ты, вероятно, простудился, вот и все. В такую бесову погоду это совсем не удивительно. Только когда у тебя сильно заболит голова и тебя начнет тошнить, нужно будет беспокоиться. Если такое произойдет, приходи ко мне. А сейчас я прошу тебя удалиться. Я бы хотел вознести молитву Отцу Небесному, прежде чем отправиться на поиски места для ночлега.

Кондотьер покачал головой:

– Отправиться на поиски места для ночлега? У тебя же есть шатер. Почему ты собираешься спать в грязи? Это твой способ принять покаяние?

– Покаяние? – Нандус разозлился. – Чтобы покаяться, нужно совершить что-то дурное. А я отнюдь не считаю, что виновен в каком-то проступке. Нет. Этим шатром я пользуюсь для совещаний. И для тех случаев, когда нам нужно работать с картами или посланиями. Все остальное время я провожу под открытым небом, с солдатами. Я верховный священник, но это не дает мне права на роскошь. Я питаюсь тем же, что и наши люди. Я сплю там, где спят они. Мой долг – служить примером для них. И я не стану требовать у них то, к чему не готов сам. Только так можно добиться полной преданности. Как говорится, что посеешь, то и пожнешь.

Взяв плащ, Вольфхард накрыл голову капюшоном.

– Тут тебе не октагон, Нандус. Не надо меня наставлять. Уверяю тебя, я буду тревожиться о твоем здоровье только до тех пор, пока не получу противоядие. Ты ведь понимаешь, что уже не молод? Ты старик, и волосы твои почти поседели.

– Да, но седина волос не оправдание для слабости. Я этого не допущу.

Вольфхард отмахнулся:

– Хватит мне проповедей на сегодня. – Откинув полог на входе в шатер, фон Уршлинген скрылся в темноте ночи.

Оставшись в одиночестве, Нандус позволил себе наконец-то опереться на столешницу. Полный латный доспех казался неподъемным грузом, точно священник взвалил на свои плечи целую гору. Холод осени истязал суставы. Вольфхард был прав. Нандус чувствовал себя стариком. Он знал, что это его последняя битва. Но Тормено был полон решимости победить.

Джакобо вскинулся ото сна. Его разбудил какой-то странный звук. Что это, боновая цепь в порту? Старику показалось, что он слышит эхо от перезвона тяжелых железных звеньев цепи.

Он ненавидел просыпаться вот так, внезапно, и не понимать, день уже или еще ночь. Старик не чувствовал солнечных лучей на коже, но сейчас была осень, и это ничего ему не говорило.

Силой воли он заставил себя успокоиться. Какой смысл роптать на судьбу из-за слепоты? Создатель Небесный решил послать ему такое испытание. Нужно проявить терпение. Подождав, пока дыхание станет глубоким и мерным, Джакобо прислушался. По-прежнему шел дождь – он заморосил еще вчера и с тех пор не прекращался. Тихий шорох капель на мостовой поглощал все остальные звуки.

Но именно звуки помогали старику делить день на часы, придавать происходящему вокруг какой-то облик в его воображении, хотя глаза давно уже отказались служить ему. Каждый час – кроме разве что глухой ночи – обладал собственными, ни с чем не схожими звуками. Так, пекарь на углу улицы всегда снимал на рассвете тяжелые деревянные ставни с окон, и Джакобо научился отчетливо различать стук дерева о мостовую, когда пекарь прислонял ставни к стене. Иногда, если ветер дул со стороны пекарни, Джакобо даже чувствовал аромат свежеиспеченного хлеба. А чуть позже на улице каждое утро раздавался перестук каблучков. Один каблук чуть прохудился, и шаги звучали по-разному. Однажды владелица прохудившегося каблучка, остановившись прямо под его окном, поболтала немного с хозяйкой дома, как раз вышедшей на порог. С тех пор Джакобо всегда представлял ее себе в образе молодой девушки – так ему показалось по голосу. В его воображении красавице было лет двадцать, а глаза у нее были огромные, карие, в точности как у Агнессы, одной девушки, которую Джакобо больше полувека назад повстречал в Вестермарке на берегу бурной реки.

Джакобо вздохнул. Воспоминания – вот и все, что у него осталось, все остальное отобрала старость. Он поймал себя на том, как легко его мысли уносятся куда-то прочь. Сосредоточившись, старик прислушался к шелесту дождя. В городе царила тишина. Должно быть, еще стояла глухая ночь. Полночь миновала и ночь кренилась к рассвету?

Он потянулся за серебряным кубком, стоявшим на приставном столике у кресла. По его весу старик понял, что там осталось еще на глоток вина. Поднеся кубок к губам, он с наслаждением задержал отменное камаринское во рту. Джакобо любил красные вина с привкусом ягод. Еще один кубок вина – и ему, скорее всего, снова удастся уснуть.

Поднявшись, старик потянулся за кувшином с вином. В спине что-то хрустнуло. Вот уже десять лет жизни Джакобо провел в кромешной тьме, и потому ему не составило труда налить себе еще вина. Взяв прохладный кубок, он снова откинулся в кресле.

«Не пойду в постель», – решил Джакобо. Огромное кресло было его миром, как он не раз говаривал Тормено. Здесь он проводил куда больше часов, чем где-либо еще. И спалось ему тут лучше, чем в собственной кровати.

«Тайна этого кресла – в правильной обивке», – повторял он Нандусу. В чем-то оно походило на саму жизнь. Наибольший опыт люди извлекают из тех дней, когда у них возникают какие-то неудобства. И если в кресле всегда удобно сидеть, не ценишь мгновения, когда тебе мягко и уютно.

Старик не был уверен, понял ли Нандус это сравнение. С возрастом верховный священник становился все упрямее и нетерпеливее, и это огорчало Джакобо. Зато юный Милан был для него настоящей отрадой. И пусть отец считал мальчика слишком мечтательным и изнеженным для настоящей жизни, Джакобо нравилось сравнивать Милана со спелой вишней, у которой под мягкостью плода скрывается твердость косточки. Он был уверен, что от Милана следует ждать великих свершений.

Какой-то звук за окном привлек внимание старика. Шорох дождя утих, и в тишине ночи, не нарушаемой перестуком капель, все звуки стали куда более четкими. Вот он снова, тот звук, пробудивший Джакобо ото сна! Борт корабля задевал огромные плетеные кольца на причале. Шлепали о мокрую мостовую тяжелые веревки, которые потом накручивали на причальные столбы в порту. Похрустывали сходни, опущенные на камни набережной.

И звучали тяжелые шаги. Дорогие сапоги. Кованые каблуки.

Раздавались тихие приказы.

В порту причалили не торговые корабли. Судя по звукам, в город приплыли воины. И рыцари ордена Черного Орла опустили для них боновые цепи. Это могло означать только одно: орден Черного Орла отправил в Далию целый флот!