Когда подъехал Товлубей, иуда Коротопол ему сказал, что пронцы первыми на него напали, а он лишь оборонялся. Может, Товлубей тому и не поверил, да ведь этого пса вся Русь знает: за деньги он что хошь сделает! Рязанский князь поделился с ним заграбленным добром, и темник принял его сторону. Старика Пронского привезли в Рязань, а там Коротопол повелел его убить. Теперь в Пронске княжит Ярослав Александрович.

— Неужто он так это дело оставил?! — воскликнул Василий.

— Ездил он в Сарай, искать суда и управы на убивца своего родителя, но воротился ни с чем: царь Узбек, которому Товлубей обсказал дело по-своему, его и слушать не схотел.

— Ну и дела, — промолвил Василий, взволнованный и пораженный этим рассказом. — Кабы я не от тебя, а от кого другого это услышал, нипочем бы не поверил! Чтобы так, без всякой войны, напасть на большой дороге, как разбойник и тать, на другого русского князя, кажись, такого еще Русь не видывала! Царствие небесное Александру Михайловичу, хороший был человек и мудрый правитель. Вот незадача-то Пронску! Бедная Елена, ей-то каково было в те дни!

— Елена Пантелеевна о том не узнала, — глухо сказал Никита. — Господь призвал ее к себе на четыре месяца раньше…

— Никита, да что это ты! — воскликнул Василий, меняясь в лице и судорожно сжав руку друга. — Чем она провинилась перед Господом? Да нет, наверное, то лишь слух пустой… Али истина?

— Истина, княже. Нет уже на земле нашей голубки… Умерла она от родов, и дочку ее новорожденную Бог с нею не разлучил: прибрал к себе вместе с матерью… Не плачь, Василий Пантелеич, ей теперь лучше, чем нам: светлым ангелом летает она у престола Господня.

Одним из самых преданных хану Тохтамышу людей был Карач-мурза. Он был сыном какого-то русского князя, который жил в Орде и был женат на близкой родственнице Тохтамыша.

Из семейного архива князей Тохтамышевых

Этою зимой, в холодный и вьюжный день февраля, в шатре Василия произошло радостное для всех его обитателей событие, ни для кого, впрочем, не явившееся неожиданностью: ханум Фейзула родила сына.

Пока все это совершалось, Василий, напуганный случаем с Еленой, не находил себе места от волнения. Но роды прошли вполне благополучно. Маленький Карач-мурза, как суждено ему было называться в жизни, пришел в мир здоровеньким черноволосым мальчонкой и громким криком заявил о своем праве на подобающее ему место под солнцем.

Родители были от него в восторге. Целыми часами они не сводили с сына глаз, подробно обсуждая каждую черту его сморщенного личика и стараясь определить, на кого он похож. Наконец решили, что будет похож на отца — только относительно цвета глаз пока ничего нельзя было сказать. Лишь весною, когда стаяли снега и проснувшуюся землю пригрело яркое солнце, цвет этот полностью определился, и уже не могло быть сомнений, что у мальчика глаза синие, как у матери.

— Ну, теперь есть у меня наследник, — с гордостью говорил Василий Никите, — да еще какой! В нем и Рюрикова кровь, и Чингисова, он и для Руси, и для Орды горазд в самые верхи. Такому сыну надобно оставить достойную вотчину.

— Что же, вотчина у него будет неплохая: если получишь ты Брянскую и Карачевскую земли, это будет, почитай, с половину того, чем владел его великий прадед, князь Михаил Всеволодович.

— И я получу эти земли, либо жив не буду! Что для себя бы, может, не сумел, то для сына сделаю.

Мубарек-ходжа прислал для новорожденного богатые подарки, а когда, некоторое время спустя, Фейзула пошла показать ему своего первенца, он принял их ласково, как членов семьи, и новым своим родичем остался очень доволен. Чтобы отдать дань уважения его роду, мальчика решили назвать Ичаном, в честь предка его, первого ак-ордынского хана. Василию это имя понравилось и по другой причине.

— Вот и ладно, — говорил он, — почти что Иван. Как вернемся на Русь, так его Иваном и окрестим. Для татар будет он мурза либо царевич Ичан, а для русских князь Иван Васильевич.

Что будет на Руси, пока можно было только предполагать, но в Орде имя Ичан к мальчику не привилось: родители и Никита называли его Ваней, а татары с малых лет стали величать Карач-мурзой.

Жизнь в ханской ставке текла между тем своим чередом. В общей обстановке никаких заметных перемен не было, улусные ханы после курултая вестей о себе не подавали и, видимо, старались не обострять отношений с Золотой Ордой. Мубарек-ходжа стал мрачным и раздражительным. Враг его Узбек, вопреки всем предсказаниям, продолжал жить, и Мубареку начало казаться, что сам он умрет раньше его.

Для столь невеселых мыслей у него были основания: какой-то внутренний недуг медленно, но неуклонно подтачивал силы хана. Никаких болей он не ощущал, но стал худ и желт лицом, еда больше не доставляла ему удовольствия, и все чаще повторялись приступы внезапной слабости, от которой он едва не валился с ног.

Ни молитвы муллы, ни местные лекари никакого облегчения Мубареку не принесли. Тогда были посланы люди на Ак-Идель с приказом разыскать живущего там знахаря-булгарина, который славился своим искусством врачевать всевозможные болезни. Когда его привезли в Чингиз-Туру, он осмотрел хана и сказал, что его хворь вызвана кознями злого духа Керемета и что она пройдет, если в первую ночь после новолуния больного, завернутого в шкуру только что убитого вороного коня, положить под деревом, в которое ударила молния.

Выслушав этот совет, Мубарек ответил, что прикажет содрать шкуру с самого знахаря и, не ожидая новолуния, выбросить его тело на съедение собакам, если он не знает другого средства, более совместимого с ханским достоинством. Тогда булгарин стал поить его теплой лошадиной кровью, в которую примешивал по щепотке сажи, взятой из девяти различных очагов. Но хану от этого не становилось лучше.

В этом году весна наступила рано, не было большого разлива рек, и орда вышла на кочевку ранее обычного. Дойдя вместе со всеми до реки Исети, Василий со своими людьми, отделился от орды Мубарека и направился в свой улус. В начале мая он был уже в Новом Карачеве. Люди, оставленные им в городке, перезимовали хорошо и воочию убедились в преимуществах зимовки в сложенных из камня домах. Впрочем, едва наступило тепло, все они снова переселились в шатры и кибитки, усеяв ими берег Миаса.

Осмотрев свои табуны и стада, оказавшиеся в отличном состоянии, Василий, прислушиваясь к советам более опытных в этом деле сотников, распределил пастбища и установил порядок их чередования в связи со временем года. Затем в сопровождении Никиты и десятка татар на несколько дней отправился в объезд своих владений, из которых минувшим летом он успел осмотреть лишь малую часть.

Места ему достались хорошие, им мог бы позавидовать не один улусный хан. Куда ни глянь, всюду простирались необозримые равнины, покрытые сочной травой, — тут можно было прокормить скота в десятки раз больше, чем имел Василий. Воды тоже было вдоволь. Край изобиловал большими и малыми озерами, живописно разбросанными по слегка холмистой степи с рассеянными по ней отдельными деревьями и небольшими рощами.