— Обсказал он мне все, что там было после твоего отъезда. Карачевский люд по тебе дюже скорбел и Тита Мстиславича принял неласково, особливо поначалу. В Карачев он пожаловал лишь после того, как доподлинно сведал, что ты землю отцов покинул и подданным своим наказывал принять его с покорностью. С хлебом-солью к нему навстречу никто не вышел. В хоромах княжеских не застал он живой души — челядь вся разбежалась либо попряталась, дружинники разошлись по домам, — все было пусто, как после мора, лишь на воротах болтался исклеванный вороньем труп боярина Шестака.

Ну, зажил он там со своими козельцами, а всем нашим служилым людям велел сказать, что неволить никого не станет: кто, мол, хочет ему служить, он того примет и будет милостив, а кто не хочет — тому полная воля. С воеводами и с детьми боярскими говорил он особо, был с ними ласков и просил не оставлять без защиты родную землю. И тогда, посовещавшись промеж собою и памятуя наставления твои, почти вся дружина наша порешила, покуда ты не вернешься, служить новому князю.

Тит Мстиславич после того случая в Козельске сделался тихий и смирный, стал не столь прижимист и все больше Богу молится да беседует с попами. Велел заложить в Карачеве новую церковь, во имя святого мученика Трофима, чья память празднуется в тот злоключивый день двадцать третьего июля. Ну, помаленьку все будто обтерпелись, и жизнь пошла своим чередом. Тита Мстиславича в народе не вельми любят, ибо порядки при нем возвернулись старые — того, что делал для людей ты, он не делает, — но все же, говорят, князь он смирный и с ним ладить можно.

Княжич Святослав находится при нем, в Карачеве, и ему соправительствует, а молодших сыновей рассадил он по уделам: Ивана в Козельск, а Федора в Елец. К слову, Иван Титович женился на дочери рязанского великого князя. В Болхове ныне никого нет, и в Звенигороде княжит Федор Андреич. Про него сказывают, что князь он хотя и молодой, но хороший, не в отца, и народ его любит.

— А как Алтухов? Добро ли ему воеводится у нового князя?

— Нет, воеводство он почти сразу оставил. Сам он мне о причине того не рассказывал, но говорил Лаврушка, что у него с княжичем Святославом с первых же дней приключился неполад, от которого все и пошло: княжич худо сказал о тебе, а Семен Никитич не стерпел и ответил что-то для него вельми обидное — вроде того, что он, Святослав, у такого князя, как ты, и конюхом быть недостоин. Опасаясь недовольства карачевской дружины, тронуть его они не посмели, но от воеводства он отказался сам и сейчас живет на покое, в своей вотчине. Говорит: «Покуда я отдыхаю, а вот возвратится князь Василий Пантелеевич, и делов у меня опять будет немало».

— Кто же ныне на его месте главным воеводой? Не Гринёв ли?

— Нет, Гринёву они не дюже доверяют. А на место Семена Никитича поставили козельского боярина Казаринова. Вестимо, в дружину ввели кой-кого из козельских боярских детей, будто на замену тем нашим, которые ныне от службы ушли.

— А кто же ушел-то?

— Допрежь всего Лунин и Софонов. Алтухову они сказали, что, будучи с тобою в Козельске, до́бро уразумели суть дела и воровским князьям служить не хотят. И еще до приезда Тита Мстиславича оба уехали в свои вотчины.

— Ну а обо мне как там наши друзья мыслят? Что делать-то станем? Неужто ничего не может присоветовать мне Алтухов либо Шабанов?

— Оба они в том согласны и думают так: когда помрет хан Узбек — а этого ждут с часу на час, ибо он, говорят, вовсе плох, — тебе надобно будет, не теряя дня, скакать к новому хану, поведать ему о неправде, что над тобою учинили, и просить ярлык на большое княжение в Брянске, с тем чтобы под твоею рукой был и Карачев с уделами. Брянский народ со своей стороны пошлет о том челобитчиков в Сарай. Всякий новый хан поначалу бывает милостив, и ярлык он тебе даст, в том не сумневайся. И тогда, вокняжившись в Брянске, ты, коли захочешь, можешь Тита Мстиславича с карачевского стола вовсе согнать либо оставить его в Карачеве, как твоего удельного князя.

— Бодай его корова, пускай сидит! Я его не трону, ежели он не станет чинить мне помехи в разумном устроении земли нашей. Я ей мир и покой хочу дать, а не новые супри да усобицы. Ну а что еще? Как там Лаврушка?

— Лаврушка живет неплохо. Воротившись домой, он уже нашел там сына — ведь Настя была на сносях, когда мы выезжали в Орду. В твою честь окрестили мальчонку Василием. Сейчас ждут второго.

— Видать, не теряют времени! А о моей женитьбе ты там сказывал? Что говорят Алтухов и Шабанов?

— Да ничего, за тебя рады. Семен Никитич было пожалел, что не на русской княжне ты оженился, но, когда я ему рассказал, какова есть наша княгинюшка, он молвил: то до́бро, что ты такую не упустил.

— А об Аннушке ты ненароком ничего не слыхал? — помолчав, спросил Василий.

— Слыхал, — неохотно ответил Никита. — Жива и, кажись, здорова. Лаврушка сказывал, — видят ее люди лишь по большим праздникам, в церкви. А в усадьбе у нее никто не бывает, да и сама она никуда не кажется.

— Ладно… Теперь сказывай, что деется на великой Руси?

— На Руси нового случилось изрядно. И многих князей, коих ты знавал, сегодня уже нету в живых. Допрежь всего нынешней весной преставился великий князь московский, Иван Данилович. Перед смертью принял он схиму и, говорят, трепетал Господнего возмездия за тяжкие свои грехи. После его кончины поехали в Сарай, домогаться ярлыка на великое княжение над Русью, четыре князя: старший сын покойного, Семен Иванович, тверской князь, Константин Михайлович, суздальский — Константин Васильевич, да ярославский Василий Давыдович. Каждый из них свою надежду имел, но только Узбек сразу же дал ярлык Семену и всячески обласкал его, а прочие воротились несолоно хлебавши. Правда, суздальский князь получил обратно Нижний Новгород и теперь, сказывают, готовится перенести туда свой стол из Суздаля.

— А не слыхал ты, каких князей казнили в Сарае запрошлой осенью и за что?

— Великого князя тверского, Александра Михайловича, и старшего сына его, князя Федора. Калита на них не раз ложно доводил Узбеку всякие небылицы, и княжич в те поры находился в Орде, с оправданиями своего отца. По осени хан вызвал в Сарай самого князя Александра Михайловича и учинил им обоим суд. Но ни малой вины на них не нашел и хотел отпустить с миром. Сведав о том от сарайского епископа, Иван Данилович Московский тотчас прислал в Орду своего сына Семена, не знаю уж с чем, но только по его наущению Узбек обоих тверских князей предал лютой смерти.

— Кто же нынче княжит в Твери?

— Константин Михайлович, брат убиенного князя. Но он боится Москвы, как черт кадила, и во всем ей покорен.

— Еще бы ему не бояться, коли она Узбековыми руками, почитай, весь род его перевела! Ну а в Смоленске что?

— Там тоже были большие дела. Князь Иван Александрович, крепко сдружившись с литовским князем Гедимином и чая иметь от него помощь, отказался платить дань Орде. Тогда хан Узбек повелел Калите собрать на него войско, над которым поставил главным воеводой самого лютого своего темника, Товлубея. Опасаясь того, что за смоленского князя вступится Литва, рать собрали огромную: опричь Москвы, выступили в этот поход рязанцы, суздальцы, ростовцы, ярославцы, юрьевцы и иные.