– Это для нас большая новость. Мы считали, что второй женой Сталина является дочь Лазаря Кагановича. А вы сами женаты или холостяк?

– Женат.

– А ваша жена, случайно, не еврейка?

– Еврейка. А что?

– Как же вы так, чистокровный грузин, православный христианин, а женились на еврейке?

– А что тут особенного?! У нас многие женаты на еврейках, даже члены правительства.

– Это что, такая мода?

– Почему же «мода», просто из евреек получаются хорошие жены.

– А не кажется ли вам, что это не случайно? Не приходила ли вам в голову такая крамольная мысль, что мировая еврейская закулиса специально подсовывает вашим руководителям еврейских жен?

– Зачем?

– Чтобы оказывать на них влияние. Не зря же говорят, что ночная кукушка дневную перекукует.

– Ну, этого я не знаю. Чтобы ночью, вместо того чтобы заниматься совсем другими делами, оказывать влияние? Нет, ссылаясь на собственный опыт, могу как на духу сказать, что моя жена на меня влияния не оказывала.

– Ну, хорошо, не оказывала, так не оказывала, будем считать, что просто не успела. А есть ли у вас дети?

– Есть. У меня есть дочь, ей всего три года.

– Как ее зовут?

– Галя.

– Почему Галя, а не Софа, Сара или, скажем, Суламифь? Ведь она же еврейка и должна носить еврейское имя.

– Она грузинка, а не какая не еврейка. Раз отец грузин, то и дочь грузинка.

– Вы заблуждаетесь. У евреев национальность определяется по матери. И если задуматься, то это правильно. В жизни случается всякое, и мало ли кто может быть отцом, а вот национальность матери гарантирована: плод-то вынашивает она, а кто его оплодотворил, это дело второе. Нет, что ни говорите, а в этом вопросе еврейские мудрецы оказались предусмотрительнее всех.

А как тонко еврейская закулиса переиграла вашего отца: не смогла подсунуть еврейскую жену, так подсунула невестку, и, как бы то ни было, а своего человека в семью Сталина внедрила. Еврейская внучка у него уже есть, а если учесть, что внуков и внучек старики любят больше, чем детей, то со временем из вашей Гали получится великолепный агент влияния. Вы, кстати, не хотите, чтобы мы известили вашу жену, что вы живы-здоровы и находитесь в плену?

– Нет-нет, не нужно… А впрочем, как хотите, мне все равно.

– Не думаете ли вы, что семья из-за этого пострадает? Разве это не позор для солдата – попасть в плен?

– Да, мне стыдно! Мне очень стыдно перед отцом, что я остался жив, и еще больше стыдно, что попал в плен.

«Стыдно, что остался жив, – отложив газету, размышлял майор Жак. – Во все времена проигравшие сражение солдаты становились пленниками, и что с того? После заключения мира их или обменивали на пленных победившей стороны, или просто отпускали на все четыре стороны. Выходит, что у большевиков все не так, как у людей: солдат должен или победить, или умереть. А если противник сильнее, если у него танки, а у красноармейцев винтовки, что тогда – ложиться под танки, иначе будет стыдно?

Но почему еще больше стыдно, если попадешь в плен? Это что же получается: выходит, что, по сталинской логике, всех, кто после бомбежек или танковых атак чудом остался жив, надо убивать, иначе на них падет пятно несмываемого позора?!

Нет, тут что-то не так, человек, находящийся в здравом уме, так рассуждать не может, – одернул сам себя майор Жак. – И что с того, что немцы разбрасывают листовки с фотографиями Джугашвили и призывами сдаваться в плен? Сдаваться-то призывает не он, а немцы, гарантируя достойное обращение всем, кто, как они пишут, – взглянул майор Жак на фотокопию листовки, – не желает бессмысленного кровопролития за интересы жидов и комиссаров».

– О господи! – вздохнул мсье Жак, снова о том же, снова о бедных, во всем виноватых евреях.

Приехав в Париж, майор Жак прямо с вокзала отправился с докладом к штандартенфюреру Гашке.

– Ах, это вы! – приветствуя майора, встал из-за стола Гашке. – Ну, как съездили, дружище бербер? Как вас встретил Гесс? Как вам его команда, как его детище Освенцим?

– Оберштурмбаннфюрер Гесс – милейший человек, его команда – прекрасные профессионалы, а Освенцим – самый настоящий рай. По крайней мере фрау Гесс называет его именно так, – добавил мсье Жак, заметив, как недоуменно вскинул брови хозяин кабинета. – И в подтверждение этого она просила кое-что вам передать, – протянул он довольно тяжелую коробку.

– Ох уж эта Эльза! – сделав вид, что не ждал ничего подобного, не взял, а буквально выхватил коробку Гашке. – Вы меня извините, но если не посмотрю, что внутри, умру от любопытства, – начал он распечатывать коробку. – Так и есть, ее обычное меню: русская икра, польская шинка, норвежская лососина, датские сыры, венгерское вино. Молодец, Эльза, умница! И где только она это берет? Моя жена, даже живя в Париже, обо всем этом не может и мечтать.

– А видели бы вы ее сад! – закатил глаза мсье Жак. – Это не сад, а действительно нечто похожее на рай. Фрау Гесс даже сказала, что хотела бы всегда жить в Освенциме и в Освенциме умереть.

– Ну, это она хватила. Умереть в Освенциме ей не удастся, потому что оберштурмбаннфюрера Гесса ждет повышение: его переводят в Берлин на пост начальника одного из подразделений управления концентрационных лагерей. Хорошо, – закрыл он коробку, – спасибо за доставку. А теперь перейдем к делу, – взял официальный тон штандартенфюрер Гашке. – Что из увиденного в Освенциме вы намерены внедрить в Верне? Как теперь будете решать еврейский вопрос?

– Внедрить я хотел бы все! – решил играть по-крупному майор Жак. – Газовая камера, крематорий и особенно сделанная из водорослей стена для расстрелов – все это нам необходимо, без этого концлагерь – не концлагерь, а нечто похожее на санаторий, – вдохновенно начал он. – Но где взять водоросли, кто сделает камеру, кто построит крематорий? У нас таких специалистов нет, и, самое главное, на это нет денег.

– Со специалистами мы могли бы помочь, – глубокомысленно изрек Гашке, – прислали бы из того же Освенцима десяток офицеров, которые натаскали бы ваших парней. На это надо недели две, не больше, и сотни три предназначенных для уничтожения евреев.

– Заранее благодарен, – внутренне содрогнувшись, слегка поклонился мсье Жак. – Но где взять герметически закрывающиеся камеры, где взять «циклон Б», кто построит высокотемпературные печи, в которых трупы превращались бы в пепел? Ведь все это серьезные инженерные сооружения, которые стоят немалых денег. Учитывая те репарации, которые Франция выплачивает Германии, и те суммы, которые идут на содержание германских оккупационных войск – а это 12 миллиардов франков в месяц, я не уверен, что маршал Петэн пойдет на дополнительные расходы, связанные с закупкой оборудования и коренной перестройкой Верне.

– Но и мы оплачивать эти расходы не намерены! – повысил голос Гашке. – В конце концов, это ваши евреи, и разбирайтесь с ними сами. Вы можете их расстреливать, вешать, топить в море – как вам больше нравится. Главное, чтобы это иудино племя было стерто с лица Земли. Вы поняли? Еврейский вопрос должен быть решен окончательно на территории всей Европы. Так приказал фюрер! А его приказы не обсуждаются, а немедленно выполняются. И чтобы никто не вздумал трактовать приказ фюрера по-своему, за его выполнением прослежу лично я, штандартенфюрер Эвальд Гашке! – перешел он на визг и, взмахнув рукой, отпустил майора Лангфельдера восвояси.