Но, вне всякого сомнения, здесь уже много веков обитаютмелкотелые темнокожие люди, сбиваясь в хрупкие деревеньки, состоящие из хижин,крытых пальмовыми листьями, и дымных костров для приготовления пищи, охотясь наводящуюся здесь в изобилии смертельно опасную дичь с помощью примитивных пик идротиков, смазанных смертоносным ядом. Где-то, как и прежде, они устраиваютаккуратные фермочки, чтобы выращивать толстый ямс, сочные зеленые авокадо,красный перец и кукурузу. Сладкую, нежную желтую кукурузу в большихколичествах. Рядом с аккуратно выстроенными домишками ковыряются в песке куры.В загонах, сопя, сворачиваются жирные, лоснящиеся свиньи.

Кто эти люди – лучшее, что есть в Саду Зла, так как онитрадиционно воюют друг с другом? Или же просто ничем не выделяющаяся егочастица, в конечном счете не более сложная, чем ползучая сороконожка иликрадущийся ягуар с атласной шкурой, чем тихая большеглазая лягушка, до тогоядовитая, что одно прикосновение к ее пятнистой спине непременно вызываетсмерть?

Какое отношение многочисленные башни великого Каракаса имеютк этому раскинувшемуся неподалеку бескрайнему миру? Откуда пришла этаюжноамериканская метрополия с полным смога небом и холмами, кишащими громаднымитрущобами? Красота есть красота, где бы она ни встретилась. По ночам даже такназываемые «ранчито» – тысячи тысяч хижин, покрывающих крутые склоны по обестороны ревущих шоссе, – прекрасны, пусть в них нет ни воды, никанализации, пусть по современным нормам комфорта и здравоохранения ониперенаселены, все равно они оснащены ярким, сияющим электрическим светом.

Иногда складывается такое ощущение, что свет меняет все! Этобезусловная, неоспоримая метафора для обозначения красоты. Но известно ли этожителям «ранчито»? Пользуются ли они светом ради красоты? Или просто радиудобства хотят освещать свои хижины?

Это не имеет значения.

Мы не можем прекратить творить красоту. И не можем запретитьэто миру.

Взгляните сверху на реку, что течет мимо маленькой заставыСен-Лоран, на ленточку света, что на миг проблескивает то здесь, то там, сквозьдеревья, все глубже и глубже забирается в лес и наконец добирается до маленькоймиссии Святой Маргариты-Марии – скопища домиков на поляне, вокруг которойтерпеливо ожидают джунгли. Ну разве оно не прекрасно, это скопление строений сжестяными крышами, с белеными стенами, с освещенными оконцами и звукамидоносящейся из радиоприемника высокой песни с индейскими словами под веселыйбарабанный бой?

Какое симпатичное крыльцо у маленьких бунгало с разбросаннымиповсюду качалками, скамьями и стульями. Ширмы на окнах придают комнатам мягкоесонное очарование, так как набрасывают плотную сеточку из тонких линий на цветаи формы, тем самым несколько четче их обрисовывают, благодаря чему тестановятся еще заметнее и живее, а также более нарочитыми – как интерьеры накартинах Эдварда Хоппера или в детских книжках с яркими картинками.

Конечно, существует способ остановить этот безудержныйразмах красоты. Он связан с регламентацией, согласованностью, конвейерной эстетикойи торжеством рационального над беспорядочным.

Но здесь такого не найти!

Вот она, судьба Гретхен, из которой вырваны все тонкостисовременного мира – лаборатории для единого повторяющегося моральногоэксперимента: Сеять Добро.

Зря поет ночь песнь хаоса, голода и разрушения вокруг этогомаленького лагеря. Главное здесь – уход за ограниченным числом людей, которыепришли сюда с целью получения вакцинации, хирургической помощи, антибиотиков.Как говорила сама Гретхен – думать о более крупной картине значит лгать.

Я часами бродил большими кругами в густых зарослях,беззаботный и сильный, пробирался сквозь непроходимую листву, взбирался навысокие фантастические корни тропических деревьев, иногда останавливался, чтобыпослушать гулкий переплетенный хор ночных джунглей. Повыше, на более зеленыхветвях, дремлющих в ожидании утреннего солнца, росли нежные мокрые восковыецветы.

Я опять оказался выше страха перед влажным, рассыпающимсяуродством развития. Болотистая ложбина распространяла зловоние разложения. Скользкиетвари не могли причинить мне вред и поэтому не вызывали отвращения. Да, пустьза мной придет анаконда. Мне понравятся ее крепкие быстрые объятия. Я упивалсягулким, резким криком птиц, наверняка предназначенным для того, чтобы вселятьужас в сердца попроще. Очень жаль, что в этот темный час обезьянки с волосатымируками уже спят, – мне бы так хотелось изловить их ненадолго, чтобызапечатлеть поцелуи на их хмурящихся лбах или безгубых болтливых ртах.

А бедные смертные, спящие в многочисленных домиках на полянерядом с аккуратно вспаханными полями, со школой, с больницей и с церковью, допоследней заурядной мелочи представлялись мне божественным чудом созидания.

Я соскучился по Моджо. Почему его здесь нет, почему он небродит со мной по джунглям? Нужно его выдрессировать, превратить в настоящуюсобаку вампира. Мне в голову пришли картины, как в течение дня он охраняет мойгроб – часовой в египетском стиле, которому дана команда разорвать горловсякому смертному, который отыщет лестницу, ведущую в святилище.

Но мы с ним уже скоро увидимся. За этими джунглями нас ждетцелый мир. Закрыв глаза и превратив свое тело в хитроумный приемник, я услышална расстоянии многих миль напряженный шум транспорта в Каракасе, резкий акцентусилившихся голосов, громкий грохот музыки мрачных проветривающихся берлог, гдея притягивал к себе убийц, как мошек тянет к яркой свече, чтобы выпить ихкровь.

Здесь же царил покой; в мягкой мурлыкающей тропическойтишине утекал час за часом. С низкого облачного неба брызнул мерцающий дождь,прибивая пыль на поляне, испещряя точками чисто подметенные ступеньки школы,легко стуча по рифленым жестяным крышам.

В маленьких спальнях моргнули и погасли огни, как и вотдаленных домах. Только в глубине затемненной церкви с низкой башенкой и большим,блестящим, хранящим молчание колоколом мелькал тусклый рыжий свет. Чистыетропинки и выбеленные стены освещали желтые лампочки под круглымиметаллическими абажурами.

Свет в первом из больничных зданий, где Гретхен работалаодна, потускнел.

Я периодически видел ее профиль на фоне затянутого ширмойокна. Я мельком заметил ее у самых дверей, когда она села за стол, чтобынацарапать на бумаге какие-то записи, наклонив голову; волосы ее были собранына затылке.

В конце концов я бесшумно двинулся к входу, проскользнул вмаленький захламленный офис, где одна-единственная лампа источала яркий свет, иподошел к ширме, за которой лежала сама палата.

Детская больница! Все кроватки – маленькие. Примитивные,простые, в два ряда. Не померещились ли они мне в глубокой полутьме? Иликровати действительно сделаны из грубого дерева и завешены сеткой? А что там набесцветном столике, не огарок ли свечи на блюдце?