Лисан Лузвельт же, в свою очередь, думала о том, почему она такая глупая и неуверенная, что не может и не начать разговор, и не выбрать, как его начать. Вся её надежда в лице старшего брата улетучилась с его уходом. Почему именно сегодня он ещё настолько красив! Нельзя, нельзя! — думала она. — Нельзя позориться!

— Нет, нет! Ну зачем я пришёл? Я и глаз её не стою! Она, она… — думал он. — Она восхитительна… Почему я такой…

Их муки сознания прервали вернувшиеся Мендель с отцом.

— Как вы тут, не скучали без нас? — сказал первым делом Мендель, стремясь развеять неловкую обстановку, веяние которой почувствовать было не так трудно. — Кажется, кто-то вас уже успел покинуть?

— Неважно, давайте вернемся к нашему разговору, — произнёс барон Лузвельт. — Кажется, ты начинал говорить о боевом подвиге нашего дорого гостя, Мендель?

— Да, Адияль в одиночку расправился с десятью воинами высшего ранга, благодаря чему я и сижу сейчас за этим столом в полном здравии!

Леонель поразмыслил и пришёл к выводу, что это, скорее, много приукрашенная версия реальной ситуации. В действительности он справился не в одиночку, а при поддержке Артура и самого Менделя, да и о их ранге говорить он не мог (этого просто невозможно определить только по внешнему виду солдат). Однако, заметив резкое и кратковременное поджимание одним глазом его товарища, Леонель сообразил, что в данном случае ложь будет практичнее, нежели более пресная истина. Тем более, когда он сидит за одним столом с Лисан Лузвельт.

— Да, но не преувеличивай мое влияние. Как бы не ты, я б тоже не присутствовал сейчас здесь.

Лисан, уже не замечая ни себя, ни времени, ни голосов, ни взгляда настороженного отца, любовалась пепельноволосым юношей с голубыми глазами, сидящим прямо по ту сторону такой большой и непреодолимой преграды в виде обеденного стола. Кроме того, её поразил тот факт, что Адияль, несмотря на крутой и непримиримый нрав отца, сохраняет стойкость.

— Любопытно! Значит, и звание вручили достойное, не так ли? — спросил Лузвельт.

— Я лейтенант армии Невервилля, господин.

Назар Лузвельт, уже не сдерживая вырывающийся смешок, ухмыльнулся, добавив:

— Действительно, достойное звание!

— Отец! — пылко возмутился Мендель. — Довольно!

Лисан, очнувшись от внезапно настигшего её транса, испугалась. В первую очередь за то, что теперь уже точно эти стены не смогут избежать острого конфликта, а возможно — и унизительной ругани.

— Сын, кажется, ты немного забыл, с кем ты говоришь. Не позорься сам, не позорь меня, — он встал, бросив устрашающий взгляд на сына, и провел глазами до коридора, ведущего в гостиную. Жест был ясен, и перечить ему не рискнул бы никто.

Мендель, жалостливо посмотрев на товарища, безмолвно желая ему удачи и терпения, сказал своей сестре:

— Пошли, Лисан, узнаем, как дела у господина дэ-Луа.

Они вышли, оставив Назара Лузвельта наедине с Адиялем.

— Пройдёмся в мой кабинет, друг?

Леонель, понимая, что выбора на самом деле не предоставлено, кивнул и пошёл за хозяином дома.

Комната, в которой проводил больше всего времени барон, выглядела просторно, хоть и пыльно. У каждой стены стояли стеллажи с книгами, стол был завален документами и письмами, а в самой середине лежала медвежья шкура. Барон Лузвельт попросил Адияля не вставать грязной обувью на неё.

— Сейчас мы наконец-то можем говорить начистоту. И я сразу же скажу: ты мне противен, — произнёс с немалой долей отвращения Назар Лузвельт.

— Почему? — скупо и бесстрастно задал вопрос Леонель.

— На это есть две основные причины. Первая: ещё с того нашего разговора я понял, что ты слабохарактерный плаксивый солдатик, который, возможно, и пережил немало, однако думает, что в этом повинен кто угодно, кроме себя самого. Да, ты можешь выставлять себя жертвой, если тебе так легче, и тогда я отнёсся к тебе несколько мягче лишь потому, что ты не претендовал на мою ангельски чистую и безупречную дочь. И здесь я перейду ко второй причине. И не буду лукавить, она гораздо весомее для меня, чем первая. Я безумно богат, а мои дети — наследники всего того, ради чего я жизнь свою отдаю. И понимаешь ли, для меня очень важно, чтобы они не только жили в достатке за счёт моих стараний, но и воздвигли свою империю. Для этого я их воспитал гиенами, которые готовы и научены рвать глотки дешевкам и пустышкам, которые могут и будут топтать головы своими ястребиными ногтями для приумножения капиталов. — Адияль внимал каждому слову, но лицо его не изменялось. Только голубые глаза говорили за их владельца: чудовище. — Не смотри на меня так. Я не жесток к людям и не настолько алчен, как лорд Дезевон. И уж тем более не настолько кровожаден.

— А по вашим словам кажется, что вы изверг и тиран, который держит в ежовых рукавицах своих детей, решая за них то, как они будут жить, навязывая свои устои. Кроме того, я вижу, что вы относитесь к простым людям, как к… валюте?.. а к простым солдатам, как к фигурке на столе. Я не прав? — выдал, сам не ожидая от себя такого, Леонель.

— О, да это всё ошибочное впечатление, юный друг! — поспешил опровергнуть барон. — Знаешь ли ты, что я за свой счёт снабжал армию Лерилина? За свой счёт оплачивал их лечение? Большинство новых форпостов, появившихся в последнее время лишь из-за войны, которые ты даже, вероятно, не заметил, построены на деньги из моего личного кармана. Вдобавок, Гефест Гербинский, молодой и многообещающий князь, — мой кандидат. Я сделал очень многое, чтобы он удержался на пьедестале, готов был даже пойти на уступки политикам из Игъвара, которые навязали свою волю в Короне. И я же оказал огромную поддержку в свержении предыдущего князька, захотевшего прекратить рост частных богатств аристократии, то есть — моих богатств. Эта новая куколка в лице перспективного правителя — мой вклад и в вашу, и в нашу победу, — пояснил Лузвельт.

— Да вы готовы ради денег продать свободу своих детей! — вспыхнув, воскликнул Адияль.

— Да, не отрицаю. Дети — это моё вложение в пользу своего счастья, никак не людского и не твоего. Я же всё-таки, в первую очередь, барон, а затем уже филантроп. Помощь людям — увлечение, не работа. Надменно — да. Но я на этом построил свое имя, восславил его. Благодаря этому моя семья богата и не нуждается ни в чем. Я сделал себя сам, а ты? Чего добился ты? — Леонель молчал, спрятав свои глаза, свои мысли. Лузвельт было пытался заглянуть в них, слегка накренившись, но больная