сказать, что на фотографиях, представленных на сайте, выглядит это место чудовищно и даже зловеще – столь же зловеще, как и события, которые там происходили; маленькие темные дворики, окруженные серыми зданиями, куда, судя по всему, никогда не проникает солнечный свет, – идеальное место для резни.

Тюрьму “Птит Форс”, как и другие тюрьмы, в сентябре 1792 года захватила толпа санкюлотов, действовавших, по мнению историков, спонтанно, в поисках недобитых аристократов. Как и в других тюрьмах, они самовольно освободили некоторых заключенных, а вот другим перерезали горло и изрубили на куски в буквальном смысле слова. Читая дальше, Поль дошел до письма маркиза де Сада, он был в те дни в Париже и так пересказал события: “Третьего сентября в течение дня погибли десять тысяч заключенных. Среди жертв была и принцесса де Ламбаль; ее голову, насаженную на острие пики, продемонстрировали королю и королеве, ее несчастное тело таскали по улицам, надругавшись над ним, как говорят, самыми гнусными развратными способами”. Жильбер Лели, его биограф, счел необходимым уточнить в своем рассказе, который, конечно, поражал воображение: “Они отрезали ей грудь и вульву. Из этого прелестного органа палач сделал себе усы, к вящей радости «патриотов», и воскликнул: «Шлюха! Теперь уже никто не сможет ее натянуть!»”

Пожилым людям свойственно интересоваться историей, и это неудивительно, история, прослеживая судьбы важных, прославленных, а то и всемогущих людей, с тем же успехом обратившихся в прах, отчасти примиряет их с собственной смертью. А Поль – весьма пожилой человек, если исходить из того, что реальный возраст исчисляется не прожитыми годами, а теми, что еще остались. Видимо, это и сблизило его с Жозефом де Местром, любимым, как он недавно выяснил, автором отца. Он купил его основные произведения, собранные в один том, решив читать их попеременно с Агатой Кристи, ему показалось, что это удачный микс. Он довольно быстро ухватил главный тезис савойца де Местра: в сущности, Французская революция – чисто сатанинское предприятие, философы Просвещения, стоявшие у ее истоков, равно как и Лютер в свое время, получали инструкции прямиком от Князя тьмы. Нельзя не признать, что подобная интерпретация, если встать на безусловно необычную точку зрения католика-роялиста, может показаться достаточно последовательной.

Он никогда не думал, что лучевая терапия истощит его до такой степени, усталость въедалась в него постепенно, но поразительно, как быстро стали восстанавливаться силы после первого сентября. Он отметил изменения уже к концу первой недели, а еще через две это стало очевидно. Он не только ходил теперь гораздо лучше и мог уже совершать долгие прогулки по парку Берси, ему удавалось даже трахаться с Прюданс, лежа на боку. Раком и миссионером пока никак не получалось и уже вряд ли когда-нибудь получится, но восстановление позы на боку и так стало для него огромным счастьем; кончив, он засыпал, не выпуская ее из объятий, он спал, может, час или два, а когда просыпался, у него снова вставал, и он тут же входил в нее, они снова засыпали, и через пару часов весь этот цикл возобновлялся, в ней почти все время было мокро. Вот идеальный, безупречный образ жизни, к тому же малозатратный. Теперь, когда они выплатили кредит за квартиру, зарплаты Прюданс на полставки им вполне хватало.

Он чувствовал себя все лучше и лучше и в конце второй недели предложил ей поехать на несколько дней в Сен-Жозеф; она сразу согласилась. Ему необходимо было повидать отца, она это знала, хоть и не понимала зачем, понимала еще меньше, разумеется, чем он сам. Если они уедут в субботу и пробудут там три дня, то смогут вернуться к вечеру 21-го, в первый день осени, это идеальная дата для возвращения. Поль всегда любил “Знак” Аполлинера, и особенно первую строку: “Знак Осени мой герб, он страж мой и вожатый”[56], всякий раз ему чудилось, что он проникает под сень роскошной тайны. А вот последняя строка “Взлетают голуби в последний раз с озер” всегда немного раздражала его. Голуби? Какие еще голуби? What’s the fuck with the fucking doves?

Ему хоть и стало лучше, но он еще не чувствовал себя в состоянии вести машину, и в субботу 18-го, вскоре после полудня, за руль села Прюданс. Когда они доехали до первых лесов, он понял, что эта поездка – отличная идея и что они будут очень счастливы эти несколько дней, возможно в последний раз; в любом случае это наверняка их последняя поездка. Прюданс хорошо водила, спокойно и уверенно. Они почти не разговаривали, но в этом не было необходимости; пейзаж, и без того красивый на въезде в Бургундию, стал просто потрясающим сразу после Макона, как только они оказались собственно в Божоле. Виноградники утопали в багрянце и золоте вроде даже больше обычного, но, вероятно, ему так кажется, потому что он скоро умрет и никогда уже не увидит любимый с детства пейзаж.

Излагая ситуацию Мадлен, Прюданс немного подсластила пилюлю: действительно, он в плохом состоянии, у него все же рак, никуда не денешься, но лечение продолжается, и прогнозы довольно обнадеживающие. Буржуазные правила приличия не входили в горизонт возможностей Мадлен и, заметив Поля на пороге – виноградники обволакивал мучительно прекрасный свет, – она не сумела сдержать удивленного возгласа: “Ой, как вы похудели!”

Конечно, похудел, одни только клетки его опухоли потребляют энергетический рацион двух среднестатистических взрослых мужчин, и ему по-прежнему очень трудно есть. Но попытка Прюданс выработать оптимистичную версию обусловлена была не столько буржуазными приличиями, сколько тем, что она сама поверила в свою историю, и Мадлен поняла это в мгновение ока, как и свой промах, она опустила голову под сверкающим взглядом Прюданс и пришла в себя, только вернувшись к обязанностям прислуги.

– Ваша комната готова, – сказала она, – пойдите передохните, вам это, должно быть, необходимо.

На самом деле не особенно, подумаешь, четыре часа легкой дороги, но что-то же ей нужно было сказать.

– Поль не будет ужинать, – сказала Прюданс, – он действительно устал и с отцом повидается завтра, но тарелка протертого овощного супа не помешала бы и, может быть, немного пюре.

Он и правда заснул почти сразу, минут через десять после того, как лег, не поняв толком, что произошло между женщинами; все-таки это ненормальная ситуация, и Мадлен еще должна с ней свыкнуться, обычно сыновья не умирают раньше отцов, а тут он потеряет уже второго сына, старшего на сей раз. Прюданс разбудила Поля, чтобы он мог поесть, она принесла ему наверх легкий ужин, после окончания радиотерапии его перестало тошнить, и теперь он вроде как превратился в ее сыночка, страдающего от какой-то детской болезни, либо в беспомощного старика отца, и в то же время