У них получился очень долгий мечтательный минет, он начался в начале седьмого, закончился около девяти вечера и доставил ему невероятное наслаждение, одно из величайших наслаждений, которые он испытал в своей жизни. Она прерывалась иногда, чтобы отдышаться, и во время одного такого перерыва он начал ее лизать; не будучи столь же одаренным, он все-таки худо-бедно справлялся с оральным сексом и даже попытался пошутить о последствиях, которыми было бы чревато удаление языка для их супружеской жизни; но на эту тему, он сразу понял, шутить сложно.

Так начались две самые спокойные недели в году, в первой половине августа Париж весь целиком напоминал ему больницу, но при этом в нем не ощущалось никакой тревоги, то есть скорее не больницу, а санаторий. Во вторник, 3 августа, после полудня, вскоре после того, как медсестра поставила ему капельницу, он начал читать “Его прощальный поклон”, ну, то есть саму новеллу, последнюю в одноименном сборнике. Незадолго до начала Первой мировой войны Шерлок Холмс прервал свое пчеловодческое уединение ради служения родине и успешно осуществил поимку немецкого шпиона фон Борка. Поль долго размышлял над последней страницей, которую нельзя все же рассматривать как завещание Конан Дойла – он много чего написал еще впоследствии, – но вот завещанием самого его прославленного персонажа – пожалуй, да.

– Скоро подует восточный ветер, Уотсон.

– Не думаю, Холмс. Очень тепло.

– Эх, старина Уотсон! В этом переменчивом веке вы один не меняетесь. Да, скоро поднимется такой восточный ветер, какой никогда еще не дул на Англию. Холодный, колючий ветер, Уотсон, и, может, многие из нас погибнут от его ледяного дыхания. Но все же он будет ниспослан Богом, и когда буря утихнет, страна под солнечным небом станет чище, лучше, сильнее. Пускайте машину, Уотсон, пора ехать[55].

Поль отнюдь не верил, что Англия вышла окрепшей из Первой мировой войны, как, впрочем, и другие европейские нации; ему казалось, что, напротив, эта дурацкая бойня, несомненно, положила начало терминальной фазе заката Европы; но раз Конан Дойлу удалось убедить себя, что Англия выйдет из нее возрожденной, то тем лучше; прочитав два тома рассказов о Шерлоке Холмсе, он преисполнился нежной признательности Артуру Конан Дойлу, благодаря которому он на десять дней и думать забыл про капельницу, рак и все прочее. Пятнадцати томов полного собрания сочинений Агаты Кристи, которые он только что купил, с лихвой хватит на всю радиотерапию и химию – ему оставалось еще недель шесть, если верить Сесиль.

Но с Агатой Кристи у него довольно быстро возникли затруднения, дело в том, что она хоть и хороший писатель, но все же до Конан Дойла ей далеко. Ее книги менее увлекательны и не обладают столь же мощным воздействием, так что вскоре он снова вспомнил о капельнице и об игле, вонзенной ему в руку, испытывая жгучее желание выдернуть ее. В идеале ему надо было бы уснуть, но он никогда не умел спать на спине. Это положение напоминало ему надгробные памятники королей Франции, застывших на веки вечные в иератической позе, с молитвенно сложенными руками, что никак не сочеталось с его представлением о ночном отдыхе. Спать на животе немногим лучше, это удобно лишь после чересчур обильной трапезы, и вообще-то это очень похоже на глупый сон сытого животного. Он в принципе предпочитал, причем всегда предпочитал, спать на боку. Кроме того, только так, свернувшись, можно повторить позу эмбриона, неизменно вызывающую в нас до конца наших дней неистребимую ностальгию.

Он всегда предпочитал не только спать на боку, но и заниматься любовью, лежа на боку, особенно с Прюданс. На взгляд Поля, миссионерская поза мало чем отличается от позы раком, в обоих случаях ритм и жестокость хватки контролирует движениями таза мужчина. В обоих случаях женщина – раздвинув бедра или приподняв попу – попадает в ситуацию подчинения, что, конечно, является весомым аргументом в пользу этих поз, но в то же время подчеркивает их ограниченность, поскольку они все же позаимствованы из мира животных, особенно поза раком. Позиция, где женщина сверху, казалась ему, напротив, излишне торжественной, возвышающей женщину до положения женского божества, предающегося некому ритуалу поклонения фаллосу; ни он, ни его фаллос, считал он, не заслуживали такого пафоса. А главное, только в положении на боку ему удавалось, проникая в Прюданс, сжимать ее в объятиях, ласкать ее, прежде всего ласкать ее грудь, она всегда это любила; Полю казалось, что это самая любовная и сентиментальная поза из всех, самая человечная.

Во многих жизненных обстоятельствах он чувствовал себя лучше на боку. Даже в случае такого куда менее важного занятия, как плавание, он плавал на боку, стилем овер-арм, и всегда отдавал ему предпочтение. Потому что так можно постоянно держать нос и рот над водой и, следовательно, дышать в своем ритме независимо от скорости движений; то есть это единственный стиль, благодаря которому плавание превращается в обычное приятное занятие. Плавание на спине тоже, в общем, могло бы отвечать его критериям, но невозможность задать точное направление движению противоречит основному принципу плавания – поскольку, как и ходьба, это способ перемещения из одного места в другое – и превращает его в искусственное и бессодержательное упражнение. Короче говоря, Поль большую часть времени старался жить на боку.

2

В пятницу, 6 августа, его раздражение из-за капельницы достигло такого накала, что сочинениям Агаты Кристи уже не удавалось его рассеять, за исключением разве что нескольких историй с Пуаро, и он решил обсудить эту проблему с Дюпоном, когда тот к нему зашел. Дюпон выслушал его без удивления, даже с некоторой долей смирения, а потом достал из портфеля какую-то карточку.

– Вы продержались три недели, ни разу не пожаловавшись, – заметил он, – что, в общем, в пределах нормы. Практически никто не в состоянии выдержать капельницы до конца. А жаль, ведь иногда это дает надежду на выздоровление, правда, не в вашем случае: если нам удастся стабилизировать ситуацию, уже хорошо.

Зато появилась, судя по всему, перспектива нового лечения, нечто совсем другое, ну, это, конечно, пока неточно, надо будет взять на анализ несколько раковых клеток и провести молекулярно-генетическое тестирование, тогда он сможет сказать что-то определенное; он готов взять клетки прямо сегодня. Поль кивнул. Если он не против, продолжал Дюпон, ему все же продлят химию на неделю, а потом уже примут решение. Поль опять кивнул.

Дюпон снова пришел только через неделю, в пятницу 13 августа, в конце дня, Поль уже не слишком сосредотачивался