6

В понедельник, 19 июля, ближе к полудню, Поль отправился в больницу на первые сеансы. Город уже начали постепенно покидать его обитатели, окончательно он опустеет через две недели; в это время он любил оставаться в Париже – в обычной жизни.

Он не без труда отыскал нужное место. Это оказалось просторное блочное одноэтажное строение, одиноко стоявшее во внутреннем дворе – в эту часть больницы он раньше не попадал. В застекленном коридоре ждали своей очереди человек десять. Когда он сел рядом с ними, предварительно назвав свою фамилию медсестре в регистратуре, они подняли головы, коротко взглянули на него и отвернулись. Никто из присутствующих не разговаривал и не читал; их одиночество было полнейшим. Время от времени они смотрели друг на друга “с мукой и без надежды”, как сказал Паскаль, и снова замыкались в себе. Они, несомненно, являли собой “образ удела человеческого”, как сказал все тот же Паскаль, и это еще был отнюдь не худший удел старого цивилизованного общества; в мире найдется немало мест, где люди вместо того, чтобы целые дни напролет сидеть в камере смертников, готовы с энтузиазмом предаться хмельной кровавой битве; в мире найдется немало мест, где уход ближнего своего, коллеги, к месту казни встречают не равнодушно, а взрывом неистовой радости.

Поль захватил с собой книгу Филиппа Лансона, но с удивлением понял, что у него нет желания ее читать. Лучше бы он купил ее несколько недель назад, когда изнывал при мысли, что попадет в лагерь тяжелобольных; теперь уже слишком поздно. Филипп Лансон тяжело и даже безнадежно болен, он всегда будет вызывать отвращение у себе подобных, и в некотором смысле ему подобных у него больше не будет. Но Поль с тех пор, как узнал, что смертельно болен, уже прошел ту стадию, когда еще можно искать себе подобных; он оказался среди приговоренных, неисцелимых, в сообществе, которое таковым никогда не станет, в безмолвном сообществе существ, растворяющихся мало-помалу вокруг него, он шел “долиною смертной тени”, как говорится, и впервые эти слова явились ему во всей своей силе; он открывал для себя странную, остаточную форму жизни, совершенно отдельную, с абсолютно иными устремлениями, чем те, что обуревают живых.

Ждал он недолго, вскоре его позвали в один из залов по левой стороне коридора. В центре комнаты возвышался огромный агрегат из того же кремового металла, что и ПЭТ, и он тоже, казалось, вышел прямиком из “Звездных войн”. Дюпонн, которому ассистировала медсестра, производил впечатление служителя культа при агрегате; он сам устроил Поля на койке между нарисованными фломастером метками и вынул маску из плотной резины.

– Мне придется надеть это вам на голову, – предупредил он, – в течение сеанса вы должны лежать неподвижно, чтобы избежать облучения здоровых участков.

Затем он закрепил маску на койке. Поль почувствовал, что невольно вздрогнул, но его лицо и плечи оказались надежно обездвижены.

– Не волнуйтесь, – тихо сказал врач. – Я знаю, как неприятно, когда вас так зажимают, но это не займет много времени, и вам будет совсем не больно.

Поль закрыл глаза.

После сеанса у него немного кружилась голова, Дюпонн помог ему встать, это нормально, сказал он, ему бы лучше отлежаться на соседней кушетке перед уходом. Сеанс химиотерапии ему назначили на час дня, так что у него есть время что-нибудь перекусить, если захочется, у них тут превосходный больничный кафетерий, так он считает, ну, Поль, вероятно, не слишком голоден. Как только Поль лег, на него накатил ужасный приступ тошноты, он бросился в туалет, но его вырвало лишь каплей едкой желчи.

Химиотерапия проходила в другой части больницы, где он тоже еще не бывал, вот ведь какая огромная больница. Он вошел в зал с высокими потолками и длинными рядами одинаковых кроватей, стоящих на расстоянии нескольких метров друг от друга, наверное, это очень старый зал. Действительно, подтвердил Дюпон, его построили в 1910 году, в этой больнице представлены почти все эпохи последнего столетия, а то и двух, ну, пациенты, разумеется, предпочитают более современные помещения, но на самом деле это не играет никакой роли, оборудование, само собой, везде одинаковое, хотя, конечно, в атмосфере общественного хосписа веселого мало, тут ночевать никому не захочется, так что фактически эта палата используется только как дневной стационар. Что касается собственно химиотерапии, то “я вам тут приготовил один коктейльчик”, – он попытался изобразить лукавую ухмылку, но его лицо не было создано для лукавой ухмылки.

– Мы надеемся, что химия поможет сократить самые неприятные моменты, – продолжал он уже серьезнее.

– Запах? – спросил Поль.

– Да, в частности, запах, – скорбно кивнул он, – ваша опухоль скоро завоняет. Я понимаю, как ужасно, когда близкие отшатываются от вас, но что они могут поделать, поймите, иногда изо рта прямо гнилью несет; но я вам обещаю, что до этого не дойдет. Лечение проводится путем внутривенных вливаний, сейчас придет медсестра, чтобы установить инфузионный пакет, капельница прокапает часов за шесть.

Он сам зайдет через час-два проверить, все ли в порядке. Поль обалдел: шесть часов под капельницей, он не ожидал.

– Да, – согласился Дюпон, – выдержать это трудно, но зато это самый эффективный метод; позже, если все пройдет хорошо, можно будет, вероятно, рассмотреть прием этого препарата в таблетках, но пока что без капельницы никак. – Тут подошла медсестра, толкая перед собой стойку с капельницей на колесиках. – Жена ведь заедет за вами? – спросил врач. Поль кивнул. – Ну и хорошо, – сказал он. – По идее, побочные эффекты проявятся позже, ближе к вечеру, но так, конечно, будет спокойнее.

Когда он ушел, Поль огляделся. В зале почти никого не было, человек десять пациентов от силы рассредоточились на значительном расстоянии друг от друга, как одинокие светила.

Большинство из них лежали, как и он, другие сидели на стуле рядом с капельницей. В окне, высоко под потолком, золотился сквозь пыль солнечный луч; стояла полная тишина. Шесть часов под капельницей каждый день, пять раз в неделю, все-таки перебор, подумал он. Чтобы это выдержать, нужны книги; вот только какие? На кону стоит его жизнь как-никак, так что книги должны быть на высоте положения. Может, Паскаль, чтобы далеко не ходить. Или что-то совсем другое, какие-нибудь эскапистские романы или таинственные приключения, типа Бакена или Конан Дойла.

Дюпон вернулся в семь с чем-то, как раз перед тем, как его должны были отпустить; первый раз он зашел к нему в три, сказал он, но Поль спал. Уходя, он вручил ему листок с перечнем побочных эффектов, в котором более подробно объяснялось то, что он уже рассказал ему раньше. В конце недели ему сделают