Уимез после нескольких кубков Талутовой бузы стал на редкость словоохотливым и, рассказывая о своих приключениях, откровенно заигрывал сначала с Эйлой, потом с Диги, а потом и со всеми остальными женщинами. Его игривые замечания неожиданно возбудили интерес Тули, и она начала подыгрывать ему, отвечая в той же шутливой манере. В итоге она пригласила Уимеза провести ночь в очаге Зубра вместе с ней и Барзеком. С тех пор как умер Дарнев, у нее еще не было случая разделить Дары Радости с двумя мужчинами.

Уимез рассудил, что сегодня ночью Ранек предпочел бы иметь очаг Лисицы в полном своем распоряжении, и решил, что, возможно, имеет смысл показать Эйле, что женщина может делить Дары Радости с двумя мужчинами одновременно. Он отлично видел, какая складывается ситуация, хотя и сомневался, что Ранек и Джондалар смогут прийти к какому бы то ни было согласию в отношении Эйлы. Кроме того, высокая и статная Тули выглядела сегодня особенно соблазнительной и к тому же имела массу достоинств и как вождь, и как женщина. Несомненно, она могла значительно повысить статус приглянувшегося ей мужчины. Кто знает, сможет ли он остаться в очаге Лисицы, если Ранек захочет привести туда свою избранницу?

Вскоре после того, как эта троица удалилась в помещение последнего очага, Талут, нежно обняв Неззи, увел ее в Львиный очаг. Диги и Торнек, забыв обо всем на свете, увлеченно импровизировали на своих инструментах, и Эйле показалось, что они уже играют одну из клановых мелодий. Затем она вдруг осознала, что они с Ранеком беседуют в полном одиночестве, и невольно смутилась.

— Похоже, все ушли спать, — сказала она немного невнятно. Эйла захмелела от бражки Талута и не слишком твердо стояла на ногах, покачиваясь взад и вперед. Большинство светильников уже было погашено, и огонь в очаге едва теплился.

— Может, и нам тоже пора… — улыбаясь, сказал Ранек. В его поблескивающих глазах Эйла прочла молчаливое приглашение и сочла его довольно соблазнительным, но не знала, как ей вести себя в данном случае.

— Да, я устала, — сказала она, нерешительно поворачиваясь в сторону своей лежанки. Но Ранек удержал ее, взяв за руку.

— Не уходи, Эйла, — сказал он вдруг умоляюще.

Она обернулась, и в тот же момент он жарко обнял и поцеловал ее. Ее губы податливо раскрылись под его страстными поцелуями, и он, почувствовав ее отклик, немедленно перешел к более решительным действиям и начал покрывать поцелуями ее лицо и шею, спускаясь к ложбинке между грудей. Он жадно сжимал руками упругую округлость ее бедер, баюкал в ладонях ее полные груди; его движения были столь стремительны и неистовы, словно он хотел одновременно наслаждаться всем ее телом, не зная, чему отдать предпочтение. Неожиданно ее захлестнула волна такого же страстного желания. Горячая влага смочила ее лоно, когда она почувствовала, как прижимается к ней его восставшее мужское копье.

— Эйла, я хочу тебя. Пойдем на мою лежанку, — прошептал он с жаркой, повелительной настойчивостью, увлекая ее к своему очагу, и она с неожиданной легкостью последовала за ним.

* * *

Весь вечер Джондалар с тоской наблюдал, как его возлюбленная веселится, поет и танцует в компании своих новых родственников. И чем дольше он смотрел на это веселье, тем сильнее чувствовал свою отчужденность. Но конечно, больше всего его раздражало поведение темнокожего резчика. Ему хотелось дать выход своему раздражению, решительно взять Эйлу за руку и увести подальше от этого шумного сборища; но теперь здесь был ее родной дом, и этот вечер был устроен в честь ее удочерения. Он не имел никакого права вмешиваться и портить им такой чудесный праздник. Поэтому его лицо благодаря постоянному самоконтролю хранило если не счастливое, то вполне благожелательное выражение; но при этом Джондалар чувствовал себя глубоко несчастным и быстро залег на свою лежанку, призывая спасительный сон, который, однако, никак не шел к нему.

Из темноты своей полузанавешенной лежанки Джондалар видел, как Ранек обнял Эйлу и повел ее к своему очагу. Провожая их отчаянным взглядом, он, казалось, не мог поверить собственным глазам. Как могла она согласиться провести ночь с другим мужчиной, зная, что он ждет ее? Ни одна женщина прежде не могла устоять перед обаянием Джондалара, а сейчас его любимая Эйла с легкостью приняла предложение другого мужчины. Он уже рванулся было за ними, чтобы вернуть ее и одним ударом кулака стереть улыбку с этой счастливой темнокожей физиономии.

Затем, представив себе сломанные зубы и кровавые последствия этого удара, Джондалар вспомнил о своем былом позоре и мучительном изгнании. А здесь он был всего лишь гостем, и его вполне могли просто выгнать в открытую степь, несмотря на приближение суровой зимы. Сейчас идти ему было решительно некуда. И кроме того, он не представлял себе жизни без Эйлы.

Но она предпочла ему другого. Она выбрала Ранека, у нее было право выбрать любого мужчину по собственному желанию. То, что Джондалар ждал ее прихода, вовсе не означало, что она должна обязательно прийти к нему. Но почему же она все-таки не пришла? Вполне понятно, что ей захотелось выбрать мужчину из своего нового племени, мужчину Мамутои, который весь вечер пел, танцевал и заигрывал с ней, с которым ей было легко и приятно. Мог ли Джондалар обвинять ее за это? Сколько раз сам он отдавал предпочтение тем женщинам, с которыми было легко.

Но как Эйла могла так поступить с ним? Ведь он всем сердцем полюбил эту женщину! Как же она могла предпочесть другого, если он, Джондалар, любит ее? Испытывая тяжкие страдания, Джондалар в безысходном отчаянии сжимал кулаки. Он был бессилен изменить что-либо. Ему оставалось лишь подавить приступ жгучей ревности и молча следить за тем, как его женщину уводит другой мужчина.

* * *

Эйла не слишком четко осознавала собственные действия и побуждения. Талутова бражка затуманила ей голову, и она совершенно не задумывалась о том, чем, собственно, привлекал ее Ранек и стоит ли ей идти с ним. Все это не имело значения. Эйла была воспитана в Клане; ее с детства приучили подчиняться желанию любого мужчины, если тот показывал соответствующим знаком, что хочет совокупиться с ней.

По традициям Клана женщина должна была удовлетворять сексуальные потребности любого мужчины, и эта обязанность входила в круг ее обычных домашних дел, таких как приготовление еды или выделка шкур. Хотя считалось вежливым, если муж просит свою жену исполнить эту обязанность или так же поступает мужчина, с которым женщина обычно совокупляется, но это было совсем не обязательно, поскольку такое желание являлось вполне естественным. Мужчина имеет право приказать утолить его надобность как своей жене, так и любой другой женщине Клана. Традиционный союз между мужчиной и женщиной был взаимовыгодным и приятным, и зачастую по прошествии определенного времени они начинали испытывать друг к другу чувства нежной привязанности, однако проявление ревности или любых других сильных чувств считалось немыслимым. Если женщина исполняет женские обязанности, следуя желаниям другого мужчины, а не только своего мужа, то он ни в коем случае не может считать себя ущемленным и будет с одинаковой любовью относиться ко всем детям своей жены. Он несет за них определенную ответственность и обязан лично заботиться об их воспитании, а охота и собирательство — это общие дела, поскольку запасы еды принадлежат всему Клану, живущему одной большой семьей.