– Тебе чё тут надо? – процедил тот сквозь зубы.

Через полчаса они пили горячий горький чай и ели последнюю банку тушенки из запасов Ивана.

– Деревня? Родноверы? – удивлялся сторож. – Да, жили тут такие. Но с ними и так связи почти не было, а как началась вся эта херня… Кому до них какое дело, на хер?

– Далеко? Добраться можно? – пытал Иван.

– Да хер его знает. Когда дороги еще не замело, километров… ну может, полста или шестьдесят, а потом еще херачить по лесу… А если сразу напрямик через леса… Тридцать-сорок…

– У вас тут лыжи есть? Школа все-таки.

– Лыжи? Ты чё, на школьных лыжах собрался по лесу херачить? Совсем, на хер, башкой поехал?

Иван стиснул губы. Кивнул:

– Надо.

Сторож шумно всосал в себя чай. Помолчал.

– Ладно, хер с тобой. Дед Михей все равно уже помер. У него хоть лыжи нормальные были, охотничьи, камусные.

Последний раз Иван стоял на лыжах еще в детстве. Здесь же пришлось учиться почти заново – лыжи оказались короткими и широкими, к тому же без палок.

Сторож подобрал ему хорошую теплую одежду, дал компас и еды, но напутствовал коротко:

– Замерзнешь на хер.

Сначала было даже легко. Свежие силы, удобный снег и ощущение финишной прямой гнали вперед. Иван сверялся с компасом и повторял про себя приметы пути, о которых рассказал сторож.

Потом лыжи стали тяжелей, щеки подгорели от мороза, а нос и гортань словно съежились и стали пропускать все меньше и меньше воздуха. Деревья прикрывали от ветра, но на открытых участках он настигал, сбивал дыхание, пытался забраться под одежду и зло сек кожу острыми снежинками.

Иван понимал, что шансов мало. Понимал изначально. Но были ли они вообще, эти шансы, он стал задумываться, когда день перевалил за середину, а путь слился в бесконечное одинаковое полотно. Казалось, что он едет по кругу, хотя компас неизменно показывал верное направление.

Когда начало вечереть, Иван почти смирился с тем, что не дойдет. По его расчетам, он прошел чуть больше половины. И бесполезно пытаться устроиться на ночлег без огня, топора, укрытия и навыков выживания в зимнем лесу. Если он не доберется до жилья, то ночь ему не пережить.

Ему казалось, что он уже несколько раз терял сознание – прямо на ходу, не переставая механически двигать ногами в лыжах. Зимний лес пропадал, даже начинало что-то сниться. Он тряс головой, он будил сам себя и каждый раз с удивлением видел, что ноги не останавливались. Как будто они шли сами по себе, без его приказа, а все остальное тело было к ним просто привязано.

Потом на снежную целину перед ним стали выходить звери. Огромный прозрачный волк подошел к нему, понюхал и рассыпался снежинками. Черная коза высовывалась то из-за одного ствола, то из-за другого, подальше, – с одним и тем же выражением высокомерного удивления на морде. На ветвях то появлялись, то исчезали черные вороны, провожающие его гипнотизирующими взглядами. Где-то вверху, в мутном небе, виднелась большая темная птица – то ли гриф, то ли орел. Она пластала крылья косым крестом и висела там подолгу, совершенно не двигаясь.

Он перестал чувствовать ноги. Перестал чувствовать пальцы рук. Лицо его словно покрылось броней и больше не ощущало холода. А в какой-то момент ему даже стало жарко. Он обрадовался было, что согрелся, но и ноги и руки по-прежнему существовали где-то далеко и отдельно.

Стало совсем темно. Так, как бывает только в лесу беззвездной ночью – когда не видно вообще ничего. Иван продолжал двигаться. Или думал, что продолжает. В какой-то момент он совсем потерял ощущение и тела, и пространства. Осталась только мысль. Только воля. Двигаться дальше.

Чернота и беззвучие длились долго.

Потом появились звуки. Шаги. Скрипы половиц. Стук дверей. Голоса, неразборчивые, тихие.

Потом с его глаз сняли повязку, и чернота исчезла. Свет, яркие пятна понемногу сложились в картинки. Скромная чистая изба. Нехитрый крестьянский скарб. Бородатые мужские лица и печальные женские, в платочках.

Позднее, гораздо позднее Иван подумает: хорошо, что он пробыл в беспамятстве все эти дни. Он не чувствовал, как слезала кожа с его лица. Не ощущал, как ему отнимают пальцы рук и ступни на ногах. Не понимал, как сгорает его организм изнутри. Если бы он был в сознании, кто знает, не проклял бы он тех охотников, что отыскали его, замерзшего, на той стороне реки.

Он просто родился заново – безруким и безногим инвалидом, оказавшимся в забытой всеми деревне где-то на краю сошедшего с ума мира.

Вечером того дня, когда он прозрел, пришли старики. Они сели на лавку, посмотрели на него. Старший, совсем седой и дряхлый, кивнул.

Иван заговорил. Сначала неуверенно, только пробуя новый голос. Потом громче, так, чтобы каждый из них услышал.

Он рассказал все – о проекте «Культурный код» и экспериментах. О том, как нашел холм и девичье лицо. О мертвой воде. О живой воде. О Морене, пробудившейся в том мире и проникшей сюда, в настоящую жизнь. И о том, к какой катастрофе это привело.

Старики молчали. Они сидели недвижимые, как изваяния, покрытые шрамами морщин. Когда Иван закончил, они посидели еще немного, встали и ушли.

Ивана разбудили затемно. Помогли слезть с лавки. У его искалеченных ног лежали самодельные костыли – кривоватые, сучковатые, но сделанные как будто специально под него.

Он долго примеривался к ним, долго учился ходить заново. И потому вышел на улицу позже всех, когда ночь стала жиже, давая дорогу предутренним сумеркам.

Никто не спал. Люди со всей деревни стекались на огороженную площадку перед рекой. Иван поковылял туда же. За людскими спинами что-то высилось. Что-то огромное, смутно знакомое и навевающее страх. Он подошел ближе, и люди расступились, давая ему пройти.

Выше человеческих голов, выше изб, выше деревьев, гордо подняв голову, стояла она. Он сразу узнал Морену, ту Морену, какой она стала после его крови. Можжевеловая корона, тяжелый плащ, зимний крест на груди – слишком хорошо он все это помнил.

Разве что лицо у этой Морены было соломенное. И из рукавов, из-под плаща тоже торчала солома.

Вчерашний старик, тот, что сидел посредине, сделал знак – и ему передали горящий факел. Он оглядел собравшихся, повернулся к соломенной Морене и ткнул факелом в нее. Послышался общий вздох – и Иван тоже выдохнул вместе со всеми.

Чучело занялось быстро. Солома прогорала споро и весело, и спустя мгновения Морена превратилась в огненную бабу, одетую в плащ и корону.